Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

мертвых насекомых в постель. Однажды даже дохлую мышь подложили. И разумеется, когда они узнали, что я боюсь воды… — Мой голос обрывается, я не могу закончить предложение, но воспоминание заполняет все мысли: две смеющиеся старшие девчонки затаскивают меня в душ и включают на полную мощность ледяную воду; они держат меня, я кричу. — Было очень плохо, — продолжаю я. Голос мой остается ровным и нейтральным, но руки начинают едва заметно дрожать. — Я все время сбегала, у меня были проблемы с законом, пока наконец доктор Бернхардт не помог мне получить собственное жилье.

— Кто?

Я вдруг понимаю, что никогда не упоминала доктора Бернхардта в разговорах со Стэнли.

— Мой социальный работник. Если бы не он, я бы уже умерла или сидела в тюрьме.

Размышляя об этом сейчас, я думаю, что стоило бы выражать доктору Бернхардту больше благодарности. Скоро, если все пройдет хорошо, он перестанет меня навещать. Я никогда больше не услышу, как он ворчит, что я ем мало фруктов. Мои чувства на этот счет менее однозначны, чем я ожидала.

Я достаю из кармана кубик Рубика и начинаю его вертеть, глядя на свой дом, на знакомую веранду на заднем дворе, отделанную сосной. Даже скворечник висит на прежнем месте, хотя теперь он треснул и опустел.

Я не была здесь с того самого момента, как все случилось. Я была уверена, что запаникую, но отчего-то спокойна. Может, потому что Стэнли со мной.

Несколько крошечных капель дождя вонзаются в лицо, словно ледяные иголки. Черные тучи скучиваются в небе, капель становится больше.

— В детстве, — говорю я, — если мне что-то не нравилось, я приходила сюда и раскачивалась так сильно, как только могла. Я представляла, что, если раскачаюсь очень далеко и высоко, меня выбросит прямо в небо и я улечу.

— От чего улетишь?

— От всего.

Ветер свистит сквозь деревья, и они скрипят, как старый корабль.

— Я увезла тебя так далеко, чтобы просто посмотреть на заброшенный дом, — говорю я. — Ты, наверное, не такого сюрприза ожидал.

— Не такого, — тихо признается он. — Но я рад, что ты меня сюда привезла.

Мышцы на спине немного расслабляются. Я чуть-чуть раскачиваюсь вперед-назад. Покачивающее движение успокаивает. Но тупая боль растеклась внутри груди. Перед глазами мелькает воспоминание: я очень маленькая, года три-четыре, и мама качает меня на качелях. Я закрываю глаза. В памяти мир кажется чистым, ярким и новым. Зеленая лужайка переливается солнечными бликами. Когда я открываю глаза, мир снова становится пустым и серым.

— «Сердце мое стало одним из Тысячи, — шепчу я, — ибо мой друг перестал сегодня бегать».

— Это откуда?

— Это из «Обитателей холмов».

— Ах, точно… Кролики так говорят, когда один из них погибает?

Я киваю.

Он сводит брови.

— А что, кто-то…

— Уже давно.

Эти слова всегда казались мне наиболее точным выражением скорби из всех, которые когда-либо встречались. Когда ты кого-то теряешь, само твое сердце становится одним из тысячи врагов — разрушительной силой, изнутри разрывающей тебя на части, словно комок блестящей колючей проволоки. Иногда единственный способ выжить — убить собственное сердце. Или запереть его на замок.

Гремит гром.

— Хочешь, поедем обратно? — спрашивает Стэнли.

Наверное, ему кажется, что я не люблю дождь и гром. Это логичное предположение, учитывая, как на меня действует звук воды. Но я качаю головой. Странно. Я не выношу звуки фейерверков и взрывов. Или когда клацают столовые приборы и позвякивают бокалы. Иногда даже тикающие часы выводят меня из себя. Но гром меня не смущает, а даже успокаивает.

Порыв ветра раскачивает деревянную лошадку, пружина под ней скрипит.

— Элви… — он закусывает нижнюю губу, я знаю, что он хочет о чем-то спросить.

Я жду.

— Что случилось с твоей мамой?

Я опускаю глаза на кубик Рубика и крепче сжимаю гладкий пластик. Я знала, что этот момент настанет. Стэнли в курсе, что я никогда не видела своего отца, но я ничего не рассказывала про маму. И он, естественно, хочет спросить. Я предвидела, когда везла его сюда, что у него появятся вопросы о моем прошлом. Мысленно я подготовилась к этому, но руки все равно начинают трястись.

— Она… — Мой голос обрывается, словно натыкаясь на невидимую стену. Я заставляю себя закончить предложение. — Она умерла.

— Как?

Я смотрю на него, мой рот открывается, и какое-то мгновение слова кипят в горле. Затем они отступают, и я издаю тихий захлебывающийся звук. Я опускаю голову.

— Все в порядке, — говорит Стэнли очень нежно. — Ты не должна отвечать.

Больше я ничего не произношу. Не осмеливаюсь. Я закрываю глаза и дышу: вдох, выдох. Напряжение в груди уходит.

Дождь учащается, капли жалят кожу, но это приятно, это успокаивает. Я убираю кубик Рубика в карман.

— Что случится, если твой гипс намокнет, — спрашиваю я.

— Он пластиковый, поэтому не страшно. Я в нем даже плавать могу, если захочу. Не то чтобы я когда-то плаваю.

Я хочу спросить почему, но потом понимаю: конечно, из-за шрамов.

Я наблюдаю, как дождь ручейками стекает с качелей и капает с деревянной лошадки.

— Много лет назад, — говорю я, — если начиналась гроза, я выбегала из дома, ложилась на спину среди деревьев, открываясь дождю, и слушала гром. И забывала обо всем.

Стэнли смотрит на меня. В сумерках голубые глаза светятся почти электрическим светом.

Он встает с качелей и растягивается на траве. Несколько мгновений я просто смотрю на него в удивлении… а затем ложусь рядом. Он берет меня за руку. Мы переплетаем пальцы и наблюдаем, как темнеет грозовое небо. Я дрожу от холода, зубы стучат, дождь промочил пальто, приклеив кофту к телу. Рука Стэнли кажется теплой.

Небо прорезает молния, освещая деревья бледным голубым светом. По коже бегут мурашки, трепет пронизывает тело, обжигая нутро, словно языки пламени.

Мы лежим на спине, крепко взявшись за руки, а вокруг бушует гроза, раскачивая деревья, в вышине резко завывает ветер. Я знаю, что так лежать опасно, в нас может ударить молния, мы можем переохладиться, вымокнув в ледяной воде. Но, наверное, оттого это так захватывает. Наверное, на льду Стэнли испытывал то же. Иногда нужно рисковать, чтобы напомнить себе, что мы живы.

Наконец ветер затихает, и ливень переходит в морось. Я сажусь, вода и грязь приклеивают одежду к телу.

— Ты в порядке.

Несколько секунд он молчит. Он все еще лежит на спине, улыбаясь в небо.

— Это было… — беззвучно смеется он. — Вау.

Он садится, проводит рукой по мокрым волосам и улыбается таинственной, красивой улыбкой. Он тяжело дышит, его лицо горит, а одежда промокла насквозь.

— Я нормально, а ты?

Я сверяюсь со