Теплоход «Иосиф Бродский» - Александр Проханов

— Он действительно превосходил вас морально и политически. Вы — насильник, каратель, убийца безоружных заложников. А он — героический генерал, бесстрашный военный, лидер свободолюбивого народа, который сражается за свою независимость, — с негодованием произнес Куприянов, брезгливо отступая °т Есаула, как если бы тот был в непросохшей крови.

Киршбоу внимательно и задумчиво смотрел на Есаула, стараясь проникнуть в хитросплетения его замысла.

В голубой линзе наблюдательного прибора возник дом с прибитой дощечкой: «Улица Салмана Радуева». У старого амбара, где когда-то русские крестьяне хранили колхозное зерно, толпились чеченские юноши. К дубовым воротам амбара был привязан человек, по виду российский солдат, в ободранной форме, босой, с растянутыми в стороны руками. Вокруг живого распятия дышали нежные спектры, как переливы на крыле бабочки. Парни с большого расстояния метали в амбар ножи. Лезвия молниями мерцали в воздухе, со стуком вонзались в дубовые доски, окружали голову и шею солдата. Попадания были точными. Лишь один нож задел солдатское ухо, и из него текла кровь.

— «Аслан, — сказал я. — Ты не на сходке своих полевых командиров. И не в гостях у московских предателей, которые угощают тебя турецким кофе и восточными сладостями. Ты разговариваешь сейчас не с главой Администрации Президента РФ, а с полковником ГРУ, который, поверь, еще со времен Афганистана умеет выбивать показания. Спрашиваю тебя, с кем ты встречался в Москве? Кто из московских предателей начал тебя финансировать?» Он смотрит на меня глазами снайпера и эдак кривенько улыбается: «Требую, чтобы меня немедленно доставили в Кремль, где я начну переговоры с Президентом России о независимости Ичкерии».

И тут, скажу я вам, со мной случилось помрачение. Какой-то приступ бешенства и ненависти. Я ударил его в челюсть, свалил на землю. Папаха его слетела, руки в наручниках дергаются, а я бью его ногами в живот: «Это тебе, баран вонючий, за расстрел Майкопской бригады!.. Это, сука драная, за гибель Шестой десантной роты!.. Это тебе, поганка, за казнь русского мученика Евгения Родионова!.. Это за изнасилованных русских женщин!.. За расстрел и пытки контрактников!..

За русских рабов в зинданах!.. За фальшивые авизо!.. За казино и бордели в Москве!.. За наркотики в русских городах!.. Это тебе, блядь, за русские слезы и кровь!» Бил его страшно, отшиб селезенку, печень, почки. Он лежал без сознания. На него вылили ведро воды. Мокрый, с синяками, с выбитыми зубами, окровавленный, едва открыл глаза и просипел: «Требую, чтобы меня доставили в Кремль, как законно избранного президента Ичкерии».

— Да вы — палач, сталинский выродок! — гневно воскликнул Куприянов. — Если вы останетесь у власти, у нас снова воскреснет ГУЛАГ, людей будут пытать в подвалах Лубянки, ночью будут разъезжать «черные воронки» и хватать невинных! Я сделаю все, чтобы вышвырнуть вас из Кремля! Вам место на скамье подсудимых!

Киршбоу был бледен, задумчив. Заглядывал в фиолетовую глубину окуляров, где каждый предмет был окружен тончайшим радужным нимбом. Теперь там виднелась стена кирпичного дома с надписью: «Улица Хункар-паши Исрапилова». Вдоль железных заборов с вязью и резными полумесяцами мчался веселый всадник. Гикал, охаживал лошадь плеткой. За лошадью на аркане волочилась русская женщина — петля стягивала босые ноги, волосы волочились по земле, полуголое тело подпрыгивало на ухабах.

— Я дал ему очухаться. Усадил на стул. «Аслан, — говорю. — Ты можешь умереть здесь героем, как настоящий джигит, и о тебе в чеченском народе будут слагать песни. Но я этого не допущу. Сейчас я привяжу к твоим яйцам запал от гранаты и подорву. Тебе оторвет яйца. В таком виде я выпущу тебя, и к тебе привяжется кличка „Аслан без яиц“. Или ты мне скажешь, с кем встречался в Москве, или я приступаю к кастрации методом микровзрыва». Я вывинтил из гранаты взрыватель, булавкой прикрепил к его обоссан-ным штанам. «Считаю до десяти… Раз!.. Два!.. Три!..»

Он страшно побледнел. Разбитые губы задрожали. Он смотрел на запал гранаты, на меня. Произнес: «Скажу, убери эту хуйню!» Я отстегнул запал. «В Москве я встречался с двумя людьми. В Староконюшенном переулке, дом 3 встречался с бывшим премьер-министром Аркадием Куприяновым. Мы договорились, о банках, которые будут нас финансировать, и каналах поставки оружия. Два самых крупных олигархических банка приняли транши из Саудовской Аравии. На Кутузовском проспекте, дом 7 я встречался с послом США Александром Киршбоу. Он передал мне привет из Госдепартамента и просил активизировать военные действия на Кавказе, для усиления американского давления на Москву».

— Ложь!.. Клевета!.. У вас нет доказательств!.. — завопил Куприянов, и его сочный баритон сорвался на тирольскую фистулу. — Вы подлец и все ваши приемчики подлые!..

— Вы снимали допрос на видеокамеру? — глухо спросил Киршбоу, и его розовое породистое лицо карьерного дипломата выцвело, словно весь гемоглобин ушел из щек в какую-то другую часть тела. — Есть кассета с записью допроса?

Есаул не ответил. Холодно взирал на монитор, куда поступала информация с беспилотного аппарата, совершавшего круги над селом. На прибитой к дому табличке значилось: «Улица Салаутдина Тимирбулатова». Вдоль торопливо шел отряд боевиков — черные маски с вырезами, тяжелые автоматы, зеленый мусульманский штандарт.

— Я вел допрос без видеокамеры. Мне были не нужны никакие свидетельства. И никакие свидетели. Я вынул пистолет, приставил к сердцу Масхадова и выстрелил. Мертвый, он упал на меня, положив голову мне на плечо, как брату. Я действительно поступил с ним по-братски. Мои люди нашли в чеченском ауле погреб, где хозяева хранили соленья, сушеные фрукты, моченые яблоки. Кинули туда пару гранат, а тело Масхадова положили рядом. Вот тогда и понадобилась видеокамера. Возник миф о бункере, где якобы укрывался Масхадов.

— Палач! — ненавидяще прошипел Куприянов.

— Я могу вам верить, Василий Федорович? Вы действительно не зафиксировали допрос на видеокамеру? — тихо повторил свой вопрос Киршбоу.

— У нас в России развелось столько предателей, что не хватит никаких палачей, — не глядя на Куприянова, произнес Есаул. — Вы можете мне верить, господин посол. Я ваш друг, друг Соединенных Штатов Америки. Не было видеокамеры при допросе.

На мониторе обозначилась околица села, куда выходила главная улица и открывался сельский выгон, на котором сооружалась трибуна. По улице валил народ — старики в папахах, юноши с автоматами, женщины в паранджах и хиджабах. На-крайнем доме висела табличка: «Улица Аслана Масхадова».

— Прошу внимания, господа. — Есаул переключал тумблеры пульта, управлявшего торсионными генераторами и летательным аппаратом, что позволяло просматривать различные участки местности.

На проселке, подымая солнечную пыль, возник кортеж автомобилей. Несколько тяжеловесных «джипов», упруго долбивших ухабы. Машины подлетели к трибуне, дверцы растворились, и на землю высыпала охрана — здоровяки чеченцы в камуфляже, опоясанные пулеметными лентами, с ручными пулеметами наперевес. Из переднего «джипа» осторожно спустился на землю коренастый чеченец с черной, чуть косой бородой, придерживая на боку кобуру со «стечкиным». Слегка прихрамывая, направился ко второй машине. Линза приблизила его лицо, так что борода, торчащие из-под шапочки уши, сутулые плечи были окружены тончайшей спектральной каймой. Не было никакого сомнения, что это Шамиль Басаев.