В плену отражения - Татьяна Рябинина

— Боюсь, мне придется уехать, — сказала я однажды ночью. — Я не вижу другого выхода.

Подобное давно крутилось в мыслях у обоих, но ни один из нас не решался произнести эти слова вслух.

— Ты понимаешь, что Мартин уехал в Германию? На континент?

— Ты меня за идиотку принимаешь? — огрызнулась я. — Разумеется, я в курсе, что Англия на острове, а Германия на континенте. Надо думать, он не вплавь туда добирался. Главное — не пропустить тот момент, когда уже надо будет возвращаться обратно, чтобы не опоздать.

— Я боюсь за тебя!

— Включи уже голову, Тони! — сказала я с досадой. — Что со мной может случиться? Если Мартин дожил до тридцати шести лет, значит, по пути в Германию с ним точно ничего не произошло. А на обратном пути меня вообще никто не увидит.

— Во-первых, мы не знаем, произошло с ним что-то или нет. А что, если Боб Стоун на прощание приласкал его камнем по черепу[1], и Мартин полгода провалялся в коме? А что, если на обратном пути ты сядешь на корабль, который попадет в шторм и утонет? Могут ли вообще наши тела погибнуть в тот момент, когда делают что-то не по сценарию, а? Этот момент мы как-то не рассматривали.

— Тони, ты понимаешь, что я не смогу два месяца держать Мартина на поводке? Стоит мне на секунду расслабиться, и он тут же сбежит. Я молчу уже о том, что не вынесу такую пытку.

— Но ведь тебе все равно придется тащить его обратно!

— Так есть, наверно, разница — два месяца или?.. Сколько там занимает дорога из Германии? Возьмем худший вариант — что он действительно отправился в Германию, а не залип в ближайшем городе.

— Послушай, Света, как ты понимаешь, интернета здесь нет, — вздохнул Тони. — И точно сказать я тебе ничего не могу. Дай мне немного времени, я прикину, хотя бы приблизительно. Мы с Мартином не прямой наводкой из Пфорцхайма в Лондон путешествовали. А тебе надо будет скакать оттуда в Кале через Страсбург и Вормс, а потом из Дувра до Стэмфорда.

Следующей ночью Тони озвучил мне свои прикидки. Выходило все не слишком оптимистично. Даже с учетом того, что я могла менять лошадей хоть в каждой встречной деревне, выбирая самых лучших.

— Смотри, — сказал он, подтягивая подушку повыше, — если брать очень грубо, то от Пфорцхайма до Кале где-то около четырехсот миль. Еще раз говорю, я не знаю точно, сколько, и проверить негде. Может, больше, может, меньше. От Стэмфорда до Дувра — тут могу сказать точнее. По современным — нам, конечно, современным — дорогам примерно сто семьдесят миль. Здесь и сейчас — ладно, пусть будет двести. Итого порядка шестисот.

— Около тысячи километров, — перевела я в более привычные единицы. Наверно, надо прожить в Англии не один десяток лет, чтобы мили, фунты и прочие кошмары не вызывали внутреннего ступора. — Да, прилично.

— Когда я занимался конными пробегами[2], тренированная лошадь спокойно проходила сто миль за десять часов. Но лошадь сейчас — это неважно. Важно, сколько ты сможешь провести в седле. Начнем с того, что ты в ужасной физической форме, а десять часов в сутки — это даже для здорового человека непросто.

— А ты понимаешь, что сейчас без разницы — сидеть эти десять часов в седле или на стуле? — разозлилась я.

— Ты ошибаешься, — спокойно ответил Тони. — Держать в узде только свое тело или тело и лошадь сразу — не одно и то же. К тому же по незнакомой дороге тебе придется ехать только в светлое время. А это будет уже осень. Скорее всего, непогода. И извини за банальность, но тебе надо будет останавливаться не только для того, чтобы украсть очередную лошадь. Придется еще есть, пить, ходить в туалет, да и просто отдыхать. Так что давай набросим к шести минимальным дням для ровного счета еще три. Плюс минимум сутки на Канал[3]. Десять дней. Но это если Мартин действительно отправится домой к папе, а не куда-нибудь в дальние края.

— У меня нет выбора, Тони, — обреченно повторила я. — Десять дней, пусть даже две недели, я, надеюсь, как-то выдержу. Но не два месяца.

— Милая моя, мне так жаль, что я не могу это сделать вместо тебя!

От этих слов захотелось плакать. Мне так не хватало его нежности, ласки. Не хватало той особенной интонации вместе с особенным взглядом, от которых из глубины разливался жар и начинало частить сердце. Не хватало танцующих саламандр в животе. Не хватало его самого. И хотя я знала, что он — рядом, этого было так же мало, как когда-то поцелуя на железной лестнице гаража.

— Спасибо, — прошептала я, сжимая его руку… нет, к сожалению, руку Маргарет. Кольцо больно впилось в мои пальцы, словно мстя за то, что я хотела избавиться от его власти.

Когда все было решено, нам оставалось только ждать. Мы никогда не говорили о том, что будет, если нам не удастся вернуться домой. Но в последние дни лета я думала об этом очень часто. Например, когда Мартин писал портрет Роджера. Или когда ему удавалось подремать, устроившись на сундуке в каком-нибудь темном углу. А еще я постоянно думала о Мэгги, и эти мысли с каждым днем беспокоили меня все больше.

Однажды рано утром, когда Мартин вернулся в свою каморку после ночного свидания и только начал дремать, меня словно залило волной чудовищной тоски и тревоги.

Мэгги!

Что-то случилось, я была абсолютно уверена.

Промучившись часа полтора, я разбудила Мартина, заставила его одеться и погнала к Тони. Маргарет спала, но он услышал мои шаги.

— Света, что-то случилось? — спросил Тони, когда Маргарет открыла глаза.

— Не знаю. То есть знаю. Случилось. Только не здесь и не сейчас.

— Мэгги? — его голос дрогнул.

— Ты тоже чувствуешь?

— Мне как-то не по себе, — сказал Тони неуверенно. — Хотя ты мать, ты сильнее с ней связана.

— И я ничего, ничего не могу сделать! — крикнула я в отчаянье. — Тони, может, она там больна или даже умирает, а мы здесь — и ничем ей не можем помочь.

— Тише, моя хорошая, тише! — он обнял меня, осторожно поглаживая по спине.

Как странно, я могла заставить Мартина смеяться, но не плакать. Может быть, заплачь он — мне стало бы легче, но нет, его глаза оставались сухими. Ужас неизвестности, ощущение беспомощности, тревога — все это кипело во мне, не находя выхода. И вдруг все закончилось. Тело было все таким же — тяжелым, непослушным, налитым ноющей болью, но внутри в одно мгновенье стало легко и щекотно от радости, похожей на пузырьки шампанского. Я засмеялась, а потом, не в силах сдерживаться, завизжала на весь замок: какая разница, все равно никто не услышит.

— Что? — прошептал Тони.

— Все хорошо! С ней все хорошо!

— Ты уверена? Но откуда?..

— Я знаю! Теперь уже все хорошо.

Мне вспомнились слова сестры Констанс: «есть вещи, которые ты просто знаешь».

— Интересно, какая она сейчас? — спросила я, с трудом переводя дыхание. — Может, уже ходит или даже говорит? Знаешь, я не могу ее себе представить. Пытаюсь — и вижу тот маленький комочек, который только что родился.