В плену отражения - Татьяна Рябинина

— Предположим, Хлоя туда забралась, нашла Лору, узнала, что Присцилла умерла, а кольцо стережет Джереми, — задумчиво сказал Питер. — Вы же знаете, эта стерва может быть очень милой и обаятельной, если ей что-то надо. А Лора мне показалась слишком доверчивой, даже, пожалуй, наивной. Хлоя запросто могла наплести ей, что дедушка ее мужа когда-то был там, видел дракона, видел кольцо, ах-ах, на одном фамильном портрете у них в замке такое же колечко, и прочее бла-бла-бла. Потом она понимает, что кольцо так просто не добыть, и возвращается ни с чем. А поскольку она ненормальная, то не сдается и начинает думать, как бы все-таки кольцо из-под дракона выкопать. Изучает тему — и узнает про зубы-когти-чешую. И вспоминает про шкатулку лорда Колина.

— Объясните девочке-дурочке, джентльмены, зачем ей это другое кольцо? — скептически поинтересовалась Люси. — Я и насчет того с трудом поняла, но это-то? Оно вообще никакого отношения не имеет к нашему роду.

— Миледи, если вы помните, мужчине достаточно один раз надеть любое из этих колец, чтобы его род прервался.

— И что? Почему Питер, по-вашему, должен его надеть? Или, допустим, Тони — я уж и не знаю, кого она теперь больше должна ненавидеть.

— А что, если бы она кого-то из них заставила? Или, допустим, сделала это потихоньку. Вы же понимаете, хотя мы и закрываем двери на ночь, в замок легко можно пробраться через окно. Тихо зайти в комнату и…

— Но что ей это даст? — не сдавалась Люси. — У Тони нет титула, думаю, их со Светой отсутствие сыновей не слишком сильно огорчило бы. А у нас есть Джин.

— Миледи… — Джонсон тяжело вздохнул, пытаясь сформулировать мысль поделикатнее. — Род может прерваться по-разному. И если у мастера Джина впоследствии не будет своих сыновей, это еще не самое страшное.

— Вы хотите сказать, он может умереть… маленьким? — побледнела Люси.

— Люс, любой человек может умереть в любую минуту, — Питер сцепил зубы: действие коньяка заканчивалось, и виски снова начинало сжимать стальным обручем.

— Лучше бы я ничего этого не знала, — прошептала Люси.

Питер и Джонсон переглянулись со значением. «Ну, я же говорил!» — «Да, милорд, понимаю!»

— Прошу прощения, мне надо лечь, — сказал Питер, поднимаясь с кресла. — День сегодня был просто сумасшедший. И учтите, хотя мы теперь знаем, ради чего Хлоя все это затеяла, Тони, если что, это мало чем поможет.

— Подождите! — крикнула Люси, когда Питер уже выходил из библиотеки. — Мне вот что пришло в голову сейчас. А что, если дракон и кольца как-то связаны? Не только тем, что ваш дурацкий Джереми сидит на кольце. Смотрите, монахини привезли из Иерусалима кольца и драконьи яйца. Что, если все это изначально связано — культ этот, кольца, драконы? Мы же ничего не знаем, а пытаемся строить какие-то догадки по маленькому кусочку паззла.

— Я подумаю об этом завтра, Люси, — сказал Питер, едва не зашипев от подступившей боли. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Скарлетт! — фыркнула Люси.

Тони сказал, что Мартин нажил себе в Скайхилле врагов, но это было не совсем правдой. Точнее, не всей правдой. Пожалуй, единственным человеком, любившим его, была Маргарет. Возможно, кому-то и было на него наплевать, но большинство дружно его ненавидело. И дело было даже не в его сомнительном статусе или нежных отношениях с графской дочкой. Полагаю, главной причиной стал его, мягко говоря, неприятный характер. Если уж надменная заносчивость Мартина была противна мне, то что было говорить об остальных?

Иными словами, средневекового хиппи из отпрыска маркграфа не вышло. Возможно, его не смущало отсутствие удобств, но вот мимикрировать под окружающую действительность получалось неважно. И если знатных людей ему еще удавалось обманывать — скорее всего, потому, что им просто не было до него никакого дела, — то простолюдины за версту чуяли в нем чужака. Хотя и не понимали, в чем загвоздка.

Открыто объявить Мартину войну Роберт Стоун не решался. Возможно, именно потому, что Мартин не боялся тех колдовских штучек, которые приписывали им с мамашей. Сдохла овца у крестьянина? Не иначе Стоуны постарались. Муж смотрит на сторону? Стоуны сварили для потаскухи приворотное зелье. Внезапная болезнь? А не поссорился ли ты, друг, с ублюдком старухи Бесс?

Маргарет верила в их «темную силу», которая передавалась из поколения в поколения, я готова была допустить сильную энергетику очень злобных и подлых людей. Но колдовали ли они на самом деле? Сомневаюсь. Иначе Мартин давно был бы мертв или болен всеми болезнями на свете одновременно. А вот мелкие пакости, вполне реальные и ни капли не колдовские, — этого было сколько угодно. И как ни пытался Мартин соблюдать осторожность, это не всегда получалось.

Однажды утром набитые в подошвы башмаков гвозди довольно сильно поранили ему ступни. Его коня накормили ядовитой травой, после чего тот долго болел. Разумеется, конюший, приятель Стоуна, клялся, что никто и близко не подходил к стойлу, что конь сам наелся отравы на выпасе. Потом сменное платье Мартина кто-то вытащил из сундука и облил краской.

К счастью, никто не рисковал испортить то, что было связано с живописью. Даже самый тупой обитатель замка понимал: графу это очень сильно не понравится, и он не будет долго искать виновных. Слуг выгоняли и за гораздо меньшие провинности. Желающих служить в замке всегда было больше, чем вакантных мест.

Все это сильно смахивало на банальную школьную травлю — то, что сейчас называют модным словечком «абьюз»[1]. Принято считать, что жертва подобного безобразия не может быть «сама виновата» — уже только на том основании, что она жертва. Но если с детьми это чаще всего справедливо, поскольку они выбирают для травли обычно не самого противного, а самого слабого или необычного, то со взрослыми все сложнее. Во всяком случае, Мартин частенько нарывался на неприятности сам.

Будучи отпрыском влиятельного рода, он, разумеется, не имел опыта противостояния организованной толпе. Возможно, ему и приходило в голову, что самым действенным средством было бы устранение идейного вдохновителя травли, но сделать ничего он не мог. Нет, конечно, он без проблем распорол бы Роберту брюхо, но после этого — в лучшем случае — ему пришлось бы покинуть замок, а Мартин не хотел оставлять Маргарет. Ну а как обойтись без насилия, похоже, не представлял.

И все же к концу августа война вышла на новую стадию. Я даже задумалась: не это ли послужило настоящей причиной его отъезда. Однажды за обедом, когда Мартин положил на свой тренчер порцию тушеных овощей и поднес ложку ко рту, я почувствовала слабый, но отчетливый запах, которого никак не могло быть ни у капусты с морковкой, ни у пряных трав. Да и вкус был не слишком приятным — с заметной горчинкой.

Мгновенно вспомнив, что именно в конце августа Мартин провел несколько дней в постели, я заставила его отложить ложку. Хотя все брали овощи с общего блюда, тренчеры на стол перед каждым выкладывали кухонные слуги. Ядом, несомненно, был пропитан кусок хлеба. Но даже того, что Мартин успел проглотить, хватило, чтобы просидеть остаток дня в отхожем месте.