Писатели и любовники - Лили Кинг

Воскресным вечером дороги тихи. Переезжаю Коммонуэлс-авеню легко, без привычного ожидания, весь мост БУ – мой. Закат, река розовая, ни одна лодка не нарушает покоя. Еду мимо автозаправки “Саноко”, где мы прощались с Люком. Бархатцев больше нет. Не помню, когда перестала их замечать. Вдруг, не переставая жать на педали, ощущаю удовлетворение от достигнутого. Проезжаю мимо гусей, их всего ничего, топчутся у кромки воды, словно пловцы, собирающиеся с духом перед холодом. Далее – пешеходный мост, где Сайлэс меня поцеловал. Внутри накатывает и перевертывается, но он уже, наверное, возвратился из Геттисберга и не звонил, а я собираюсь есть куриные палочки и огурцы с Оскаром и его сыновьями.

У них в доме горят все огни. Налегаю на велосипед, пропихиваю его сквозь жесткие кусты у крыльца, а пока ищу кнопку звонка или дверной молоток, дверь приоткрывается на щелочку. Появляется нос.

– Привет, Боб.

Боб тявкает раз. Звук пугает его, и он, взвизгнув, исчезает в доме.

Дверь открывается чуть шире, над дверной ручкой возникает лицо Джеспера.

– Впусти ее. – Джон дергает Джеспера прочь с дороги.

Вхожу. Тут не так, как я ожидала. Не знала, что ожидаю чего-то, пока ожидаемого не оказалось. Ни прихожей, ни коридора, ни дверей или дверных проемов. Снаружи это обычный дом, обшитый доской внахлест, а внутри все перегородки убраны. Первый этаж – единое обширное пространство, стены покрашены в яркий белый, лестница, словно бы подвешенная на тросах, диагональю слева показывает открытую секцию второго этажа. Оскар спиной ко мне, склоняется над противнем с едой у духовки.

– Кейси в доме? – спрашивает он.

– Кейси в доме, – откликается Джон.

– Она приехала на велосипеде, – говорит Джеспер.

– На ней был шлем?

Поднимаю, чтобы мальчики увидели.

– Да!

– Давайте я уберу, – говорит Джон.

Оба одеты в рубашки, застегнутые на все пуговицы, и штаны-хаки. На узеньких талиях ремешки. У Джеспера на белом рукаве уже несколько пятен. У всех троих влажные волосы, опрятные проборы.

Оскар выпрямляется.

– Жарить по двенадцать минут на каждой стороне. – Лицо в пятнах, глаза безумны.

– Привет. – Целую его в щеку. Ощущается он неподатливым и далеким. Но хорош собой – в темно-синей льняной рубашке и джинсах.

Ставлю рюкзак на красный табурет и достаю пакет печенья с шоколадной крошкой – напекла в своей мини-духовке, по три штуки за раз. Открываю пакет. Джеспер подается вперед на запах. Джон говорит ему, что пока не поужинаем, нельзя, а затем и сам склоняется к пакету.

Оскар возится в холодильнике.

К дверце прилеплены скотчем картинки – рисунки восковыми и обычными карандашами, в основном вариации на тему извилистой зеленой линии с желтеньким на одном конце.

– Это змея?

– Нет! – говорит Джеспер и лупит себя по голове. – Это дракон!

– Огнедышащий?

– Да! Свирепый дракон, который выдыхает тонны огня!

– Ты кричишь, – говорит Джон.

Джеспер скачет и шепчет:

– Много-много огня.

Рисунки подписаны “ЗАЗ”.

– ЗАЗ?

– Это его ном-де-крайон, – говорит Оскар у мойки, с довольно приемлемым акцентом.

– Это что? – спрашивает Джон.

Оскар поворачивает кран, чтобы помыть огурцы, и не отвечает.

– “Ном-де-плюм” – так по-французски “имя”, “ном”, а дальше “пераґ” – “де плюм”, – говорю. – Некоторые писатели не хотят издавать свои работы под настоящим именем и потому используют фальшивое, псевдоним. Твой папа сказал “ном-де-крайон”, потому что Джеспер рисует “крайоном”, а не пером. Тут еще и каламбур – это еще одно французское слово, оно означает использование двух смыслов одного слова, потому что “крайон” по-французски означает “карандаш”, а тут есть и несколько карандашных рисунков. – От этого объяснения голова у меня самой идет кругом.

– Она отдает мне куда больше должного, чем я заслуживаю, ребята. Восхитительная черта, уж точно. – Коротко взглядывает на меня, а затем возвращается к чистке огурцов. Шкурка валится длинными широкими полосами.

– Чем помочь?

– Продолжай просвещать язычников.

– У нас новые сочные коробочки, – говорит Джеспер.

– Что такое сочная коробочка?

Мой вопрос их смешит. Считают, что я пошутила.

– Есть киви-клубника, персик-манго и виноград-что-то, – говорит Джон.

Выбираю виноград-что-то, мальчишки бегут к кладовке и спорят, кто понесет сок мне. Решено, что Джон добудет соломинку и протолкнет ее в дырочку сверху, а Джеспер вручит мне.

– Такое впечатление, что на огонек зашла Мадонна, – говорит Оскар.

– Не плачь по мне, Аргентина!103 – поет-орет Джеспер, пока Джон готовит мою сочную коробку.

– От тебя барабанные перепонки лопаются. На.

Джеспер берет упаковку у Джона и вручает мне.

– Спасибо вам большущее.

– Пожалуйста вам большущее. – Джеспер все еще скачет.

– Тебе пописать не надо? – спрашивает Джон.

– Нет!

Смотрят, как я пью через крошечную соломинку. Сок сладкий и отдает химией. Оскар громко режет огурцы на разделочной доске. Опорожняем наши сочные коробочки и шумно высасываем последние капли. Вдруг вспоминаю, что у меня в рюкзаке есть колода карт.

Вытаскиваю ее. Карты меня ошарашивают. Не прикасалась к ним со времен бельведера в Потакете.

– Карты вам нравятся больше настольных игр, – шепчет Джон.

– “Фараон”! – говорит Джеспер. – Вы умеете в “фараона”?

– Конечно. – Мама научила меня, когда я болела ветрянкой, еще в садике. Заставляла ее играть со мной дни напролет.

Переходим в гостиную часть этажа. Мальчики вроде собираются сесть на диван, но когда я плюхаюсь на ковер, они присоединяются, и мы все сидим, скрестив ноги, выставив коленки.

– У нас вообще-то стулья есть, – говорит Оскар.

– В карты надо играть на полу.

Хорошая колода. Старая, гибкая. Эти карты принадлежали бабушке Пако. Они оказались у нас после того, как мы навестили ее в Сарагосе, где играли в “кинчон”. Мы с Пако дулись в “джин-рамми” в постели. Про это я забыла. Иногда карты обнаруживались среди простыней поутру. На них был орнамент из плетеного тростника. Когда я вытащила их из рюкзака в Потакете, Люк подержал их в руке и сказал: “А, лоза”, и я расхохоталась. Не могу объяснить почему.

Делю колоду пополам и легко выгибаю половинки. Отпускаю большие пальцы, половины колоды входят друг в дружку безупречно, быстро, гладко. Просовываю палец под перекрывающуюся стопку, выгибаю в другую сторону, крутым мостиком, и они красиво шелестят обратно в единое целое. Ничто не сравнится с хорошей колодой карт.