Писатели и любовники - Лили Кинг

Похоже, что у Оскара в кои-то веки совсем нет слов.

– Яблоки ждут, – произносит он наконец.

Направляемся к машине.

– Марш на свои троны, – говорит Оскар, и мальчишки пристегиваются в своих здоровенных креслах на заднем сиденье.

– Мы считаем, что тебе надо переезжать к нам, – говорит Джон.

– У нас кровати лучше, – говорит Джеспер, пиная спинку моего кресла.

– Ух ты, – говорю. Оскар улыбается, но смотрит на дорогу. – Ух ты. – Поворачиваюсь к мальчикам у себя за спиной. Они ждут моего ответа. – Это очень щедрое предложение.

– Это бесплатно. Мы с тебя ни гроша не возьмем, – говорит Джон.

– Я тщательно это обдумаю. Спасибо вам.

В саду берем зеленую тачку и мешки для яблок. Мальчишки забираются в тачку, и Оскар везет их зигзагами по тропинкам между рядами яблонь, а когда тележка задирает нос и катится на двух колесах, мальчишки визжат. Идем по указателям за яблоками с самыми странными названиями – “воронье яйцо” и “зимний банан” – и поднимаем мальчишек, чтоб дотянулись до веток повыше. Тележка заполняется мешками с яблоками. Поем “Этот старик” и “Из-за гор она придет к нам”108, для которых они насочиняли кучу новомодных куплетов. Раз в пятнадцать минут то Джон, то Джеспер спрашивает, тщательно ли я все обдумала.

Мальчишки играют на качелях, пока мы стоим в очереди за пончиками.

– Извини, пожалуйста, – говорит он. – Мне надо было свериться с ними.

– Это так поспешно.

– С Пако ты переехала в Испанию.

– С Пако я познакомилась за два с половиной года до того, как с ним съехалась. А тут всего несколько недель.

– Несколько недель? Мы познакомились в июле, Кейси.

– Поначалу все было несерьезно. – Похоже, я отсчитываю от своего последнего свидания с Сайлэсом.

– Для меня оно было серьезно сразу.

– С Пако все сводилось к одному Пако. Там не было двух уязвимых малышей. А если не получится? Я не хочу, чтобы их еще раз ранил кто бы то ни было.

– Ну, это немножко нереалистично. – Он обустраивает подбородок в ямке между моей шеей и плечом. – Кроме того, у нас получится.

Высаживают меня у “Ириса” перед моей вечерней сменой.

– Подумай. – Джеспер постукивает себя по голове, когда они отъезжают. – Подумай!

Жду, что эта затея меня успокоит, но она не успокаивает. Предложение Оскара съехаться с ним ответом на решение Адама продать гараж не кажется. Оно кажется дополнительной трудностью. И те громоздятся одна на другую. Томас объявляет, что открывает собственный ресторан в Беркширах. Кларк, повар на бранчах, заменит его как главного шефа.

– Но он же уж-жасный, – говорит Гарри Томасу. – Он непревзойденно бездарен. Мелочный, гнусный троглодит.

– Это решение Гори, – говорит Томас. – Я предлагал других.

В его последний вечер нам удается попрощаться лично – в холодильнике. Забираю рамекин с розочками из сливочного масла, Томас сидит на ящике, на котором обычно сижу я.

– Кейси Кейсем, – говорит он, но по-доброму. Между нами всегда было понимание. Не уверена, что именно мы понимаем. Мы никогда ни о чем не разговаривали, кроме закуси и первых блюд. Но понимание было. Во всяком случае, так мне кажется.

– Жалко, что ты уходишь.

Кивает.

– Спасибо. Тут хороший был заход.

– Удачи тебе с рестораном.

– Удачи тебе с книгой. – В ответ на мое выражение лица он улыбается. – Гарри заикнулся.

– Спасибо.

В конце смены приходит его жена и помогает ему забрать остатки вещей. Она беременна, и ребенок у нее выпирает сильно. Кладет толстую поваренную книгу сверху на пузо.

– Глянь, ма! Без рук! – говорит она, Томас кидается к ней и хватает книгу.

– Ты ее раздавишь.

– Попробуй, – говорит она, барабаня по животу. – Да она в стальном коробе.

Я и не знала, что у них девочка.

Назавтра вечером заступает Кларк. Приводит с собой нескольких своих ребят с обедов и говорит Энгусу, чтоб двое других линейных поваров приходили в обед. Забирает у Элен один из кондитерских столов под салаты. Велит Дане прекратить супиться, Тони – чтоб смотрел в глаза, когда разговаривает, а мне наказывает краситься посильнее или как-то.

– У тебя вид вампирский. И не в смысле сексапильный, – говорит.

Когда начинается обслуживание, он бьет меня по руке, когда я тянусь в окно за первыми заказами.

– Салфетку бери.

– Оно не горячее.

– Бери салфетку. Всегда. Клиентам незачем видеть твои грязные пальцы на своих тарелках.

Как только Кларк начинает работать вечерами, в моей рабочей жизни роится больше пчел. Теперь я путаю клиентов, путаю заказы. Вынуждена уходить на долгие перерывы к пожарной лестнице. Все мое тело ощущается как громадный чугунный колокол, в который ударили, а он все звонит и звонит. Словно не могу перевести дух – ничего я в себе перевести не могу. Мюриэл советует дышать медленно и проходить вниманием по всему телу, когда такое случается, но я в итоге хватаю ртом воздух. На пожарной лестнице вся стискиваюсь. Только это и помогает. Стискиваю кулаки, сжимаю колени вместе или мышцы живота – все разом. Иногда начинаю с лица и двигаюсь вниз по телу, сжимая поочередно все мышцы, как можно дольше, пока терпится, а затем отпускаю и перемещаюсь дальше. Этого хватает, чтобы вернуться в зал. Через несколько вечеров Маркус вычисляет, куда я ухожу, отыскивает меня там посреди сжатий и тащит обратно. Иногда, стоя у шестерки и перечисляя фирменные блюда, я чувствую, будто крошусь на малюсенькие осколки, и не понимаю, как словосочетания “в клюквенно-коньячной глазури” все еще вываливаются у меня изо рта или почему мои клиенты смотрят на меня и при этом не подают никому никаких знаков, что мне нужна помощь. Как будто некая тонкая пленка покрывает меня и прячет все. Если бы кто-то увидел это изнутри и вызвал “скорую”, я бы охотно поехала. Это моя самая большая греза в такие вот жуткие мгновения – двое фельдшеров “скорой” в вестибюле с носилками, где мне можно лечь.

Вечер ближайшей субботы особенно плох. Когда все заканчивается, раздаю чаевые и собираюсь уехать поскорее. Даже с Гарри не прощаюсь. Тело звенит. Не чувствую пальцев. Единственный признак того, что все еще дышу, – все еще двигаюсь. Наружный холод ощущается приятно. Хочу холоднее. Хочу лед и снег, такое, что заглушит панику. Два гарвардских паренька в смокингах выходят из одного здания через дорогу и заходят в другое. Компания стариков, помятых и медленных, забирается в “вольво” рядом с моим велосипедом. Ненавижу стариков. Ненавижу всех, кто старше моей матери, которой не доведется постареть. В конце улицы какой-то мужик идет по Масс. – ав. к Сентрал-сквер, размашистым шагом, руки в карманах. Это не он. Не Сайлэс, но уклон от загривка к пояснице похож. Что-то жуткое поднимается во мне, и мне надо убраться. Надо убраться отсюда. Надо убраться из этого тела, сейчас же.