Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш

Утром я увидел, что там, где прежде были только облака, чудесным образом появились горы. Они словно прибыли откуда-то из другого места, например спустились с небес. Они высились над нами, ослепляя белизной ледников и снежных склонов на фоне голубого неба. Казалось, будто они совсем рядом и до них можно дойти за несколько часов, хотя на самом деле базовый туристический лагерь у подножия южной вершины хребта Аннапурна был в четырех днях ходьбы.

После этого нам предстоял длительный спуск обратно в Наяпул — сначала вдоль крутого склона по мало используемой лесной тропе (величественные горы еще долго виднелись между деревьями, пока не скрылись за поднявшимися из долины облаками). Приходилось регулярно останавливаться, чтобы стряхнуть налипших на ботинки пиявок. Позже мы вернулись на каменную лестницу; мимо нас один за другим поднимались по ступеням вьючные обозы. Всю дорогу нас сопровождал шум реки Моди Кхолы, несущейся по камням далеко внизу.

* * *

— Женщина двадцати двух лет, падение с тридцатиметровой высоты. Кесарево сечение. При осмотре отсутствовала двигательная активность нижних конечностей, у верхних она была слабая, — протараторил ординатор, знакомя меня с очередным случаем.

— Стоп-стоп-стоп! — воскликнул я. — Ну кто так представляет пациента? Насколько хорошо она двигает руками? — какой у нее спинальный уровень?

Выяснилось, что пациентка частично способна напрягать бицепсы и никак не контролирует трицепсы, может слабо пожать плечами и согнуть руки в локтях, но ниже этого уровня полностью парализована — она не в состоянии пошевелить кистями рук, ногами, напрячь брюшные мышцы, контролировать кишечник и мочевой пузырь.

— Итак, ее спинальный уровень где-то в районе С5/С6. Так? И вам ничуть не любопытно, что именно приключилось с пациенткой? Тридцать метров? Как она вообще пережила такое падение? Был ли это суицид? Случилось ли это уже после кесарева сечения?

— Она сорвалась с утеса, когда косила серпом траву. У плода наступила смерть, вот и провели кесарево. После этого она попала к нам.

— На каком месяце она была?

— На седьмом. Муж работает в Корее.

— Ох… Ну что ж, давайте взглянем на снимок.

Снимок МРТ показал перелом и полное смещение позвоночного столба между пятым и шестым шейными позвонками. Спинной мозг не подлежал восстановлению.

— Она не поправится, — заключил я. — Что у нас там дальше на очереди?

На следующий день Дев вместе с одним из ординаторов прооперировал девушку, собрав воедино сломанный позвоночник, однако избавить ее от паралича никакая операция не смогла бы. Что ж, теперь ей хотя бы не придется постоянно лежать на спине в ужасном шейном корсете, да и ухаживать за ней и проводить физиотерапию будет намного проще.

Еще через день, когда мы с Девом совершали обход пациентов, я увидел девушку в отделении интенсивной терапии.

— Если она когда-нибудь покинет больницу, то боюсь, что здесь, в Непале, у нее вскоре разовьются пролежни и почечная инфекция, — заметил я.

Я взглянул на девушку — по крайней мере она не могла понять, о чем мы говорим. Как и многие непальские женщины, она — с невозмутимым, совершенно симметричным лицом, большими карими глазами и высокими скулами — была очень красива. Когда к ней обращались, отвечала она немногословно. Ее голова была зафиксирована с помощью неудобного хирургического воротника из розового пластика. Я сказал, что его можно снять, и Дев согласился, ведь кости сломанного позвоночника были надежно скреплены между собой металлической конструкцией.

— Я установил запирающую пластину, — сказал он. — Очень дорогую. Тысячи рупий.

И он в очередной раз завел свою пластинку: мол, зарубежные компании, выпускающие имплантаты, продают их за полную стоимость даже в странах третьего мира, при этом большинство хирургов получает от производителей двадцатипроцентные откаты, которые пациенты вынуждены компенсировать из собственного кошелька. Дев всегда отказывался участвовать в таких махинациях.

Нечто подобное, пусть и в узаконенном варианте, можно встретить и во многих европейских странах, хотя там дополнительная стоимость, взятая из воздуха, ложится на плечи всех налогоплательщиков, а не конкретных пациентов.

— Что ж, производители выпускают медицинское оборудование, чтобы заработать, а не из альтруистических соображений, — вот и все, что я смог ответить.

Через несколько дней парализованную девушку перевели в обычную палату, но вскоре у нее начались проблемы с дыханием — что в подобных случаях бывает довольно часто — пришлось вернуть ее в отделение интенсивной терапии и подключить к аппарату искусственной вентиляции легких.

— Вчера я поговорил с ее мужем, — сообщил Дев. — Он вернулся из Кореи. Думаю, он уже почти смирился с тем, что она может умереть. Хотя в Непале с этим очень непросто. Если врач предельно честен, могут возникнуть неприятности. Здесь не удастся просто поставить родственников перед фактом. Я сказал ему, что он еще молод. Я сказал, что если она умрет, то по крайней мере у него будет возможность начать все сначала.

— Но сейчас, когда она на искусственном дыхании, стало проще, не так ли? — ответил я, потому что для пациентки гораздо лучше было бы умереть под наркозом, пока она подключена к аппарату искусственной вентиляции легких, чем от пролежней и инфекции в больнице или у себя дома (не то чтобы у нее были шансы вернуться домой).

На следующем утреннем обходе я увидел, что вокруг кровати девушки столпились врачи и медсестры. Она издавала душераздирающие стоны, пока анестезиолог вводила в трахеотомическую трубку гибкий оптоволоконный кабель бронхоскопа. Рентгеновский снимок ее грудной клетки выглядел ужасно. Все время, пока анестезиолог пыталась удалить жидкость из легких, пациентка продолжала жалобно стонать. Накануне мы с Девом сошлись на том, что ей было бы лучше умереть, но положение моего друга было безвыходным. Мог ли он отказаться от операции и оставить пациентку со сломанным позвоночником умирать? Родственники вряд ли согласились бы на это. А может, следовало позволить им забрать девушку в другую больницу, где ее прооперировали бы (скорее всего далеко не так качественно, как здесь)? За все годы медицинской практики мне ни разу не приходилось сталкиваться с проблемами подобного рода.

Мы, нейрохирурги, привыкаем к тому, что у большинства наших пациентов сильно поврежден мозг, из-за чего после операции они находятся без сознания. В результате мы словно забываем, что в отделении интенсивной терапии лежат и парализованные пациенты, которые все прекрасно осознают и чувствуют. Они переживают чудовищные страдания, которые не в состоянии выразить. Может быть и так, что мы попросту закрываем на это глаза. Мне больно в этом признаваться, но, работая нейрохирургом, я старался избегать таких пациентов во время обхода палат — до того горько было видеть их.