История французского психоанализа в лицах - Дмитрий Витальевич Лобачев

молодого человека потрясающее впечатление, и с Фрейдом он более не расстался. «Моя встреча с Фрейдом, — вспоминает Гранов, — была совершенно случайной: во время войны я временно оказался в одном провинциальном городе, стал посещать городскую библиотеку и нашел там работы Фрейда. Я был молодым человеком. У Фрейда я нашел, конечно, многое о сексуальности. Причем о ней впервые говорилось так, как молодому человеку до войны абсолютно не было известно. Я заинтересовался, стал читать…»[247]

В то же время для молодого человека стала актуальной проблема «идентичности» (хотя это слово сегодня порядком опошлено и обесценено). Он был чужим во Франции и решительно ничего не мог поделать с чувством собственной «неприкаянности». Мне кажется, это очень русское чувство, особенно усугубленное эмигрантским положением. И психоанализ позволил бы найти такую идентичность, обрести способ самоидентификации. И правда, психоанализ, а особенно французский, очень «интернациональный» по своему духу. Вспомним, сколько аналитиков того времени, работающих во Франции, не были французами? Взять хотя бы де Соссюра, Левенштейна, Нашта… Вспомним, кто входил в состав «Тайного комитета» Фрейда: Ференци был родом из Венгрии, Джонс — из Англии, Ранк — из Австрии, Абрахам — из Германии, Эйтингон — из Российской империи. «Гранов станет фрейдистом на всю жизнь, но в его преданности учению Фрейда нет ничего от идолопоклонства»[248], — таково краткое резюме этого увлечения.

Годы войны стали для Грановых испытанием: едва начав обучение на медицинском факультете Лионского университета (специальность: «психиатрия»), он прервал учебу и с 1943 года вступил в движение Сопротивления. Только в 1948 году он окончил вуз и стал работать в Париже, в известнейшей больнице Сальпетриер. Тогда же он начал собственный психоанализ у М. Шлюмбергера — одного из уважаемых специалистов, а его супервизорами стали Мориса Бюве и Франсис Паше.

В 1950-х годах на небосводе французского психоанализа загорелась звезда Жака Лакана, и Гранов сблизился с ним. Однако для Гранова Лакан был не просто харизматичным лидером и теоретиком, с ним его связывала не только общность взглядов на психоанализ, например знаменитый лозунг «Назад к Фрейду!», — нет, в этом союзе было нечто большее. Лакан находился под влиянием сразу нескольких русских мыслителей: блестящего гегельянца А. Кожева, великолепного лингвиста Р. Якобсона, философа А. Койре. Это влияние однозначно привлекало Гранова, означая для него связь с родиной, с культурой, которую он утратил, но хотел обрести вновь.

В 1953 году, как известно, в среде французского психоанализа произошел конфликт, который обычно принято преподносить как конфликт Лакана с более консервативным крылом, хотя это не совсем верно: конфликт был, скорее, между сторонниками Саши Нашта и Даниэля Лагаша; Лакан оказался одной из главных причин раздора, но был вовлечен в него «либеральной группой» (см. предыдущие главы).

Так или иначе, но Гранов остался в лагере Лакана и был одним из наиболее активных участников сообщества, «которые установят между собой тесные связи и сыграют важнейшую роль в развитии общества. Их будут именовать “Тройкой”, в составе Владимира Гранова, Сержа Леклера и Франсуа Перрье»[249].

С Сержем Леклером, к слову, Гранов познакомился еще в гимназии Страсбурга; после войны они вновь сошлись на почве общего увлечения — психоанализом и Лаканом. Вот что пишет о нем А. Дьяков: «Как и Гранов, Леклер вынашивал планы всемирного распространения лаканизма. Но, в отличие от своего друга, он искренне любил Лакана и навсегда остался его верным учеником. Со временем он стал одним из самых знаменитых клиницистов Франции»[250].

В семинаре Лакана 1953–1954 годов, который был посвящен технике психоанализа, Гранов, Леклер и Перрье играли значительную роль. Лакан доверял своим младшим коллегам и даже возлагал на них функции исследователей: «И здесь я доверился Гранову, за чью серьезную заинтересованность тем путем, которым я пытаюсь вас вести, я могу поручиться, — он должен сообщить нам сегодня то, что смог вынести из чтения книги Балинта под названием Primary love and psychoanalytic technics»[251]. Доклад Гранова Лакан оценил высоко: «Я думаю, что Гранов заслуживает хорошей отметки. Он полностью осуществил то, что я от него ожидал, и прекрасно представил вам совокупность проблем, поставленных в книге Балинта…»[252]

Читатель может провести эксперимент, подсчитав количество упоминаний Гранова за время Первого семинара, и, вероятно, будет несколько удивлен; молодой психоаналитик действительно был любимцем Лакана, и последний возлагал на него большие надежды, не в последнюю очередь из-за блестящего владения языками: «Когда мне грустно, — говорил Гранов, — я думаю по-русски, когда я обращаюсь к публике, то использую французский, когда произвожу подсчеты — это английский, а если я нахожусь в таком настроении, что напеваю детскую считалочку, то они приходят ко мне на немецком»[253].

В 1956 году Гранов и Лакан опубликовали статью о фетишизме с простым названием: «Фетишизм: символическое, воображаемое и реальное». Обращаю особое внимание читателя на эту работу: в ней интересно слишком многое, чтобы опустить ее. Во-первых, еще сам Фрейд уделял особое место феномену фетишизма, начиная с «Трех очерков по теории сексуальности»; во-вторых, ее можно представить как логическое продолжение «Римской речи», созданной тремя годами раньше, в которой впервые звучат идеи о символическом, воображаемом и реальном. В-третьих, эта статья — фактически диалог между авторами и Фрейдом, который окончился, как обычно, прочтением Фрейда «по-своему».

Суть в том, что «Фрейд показал нам и учил нас, что симптомы говорят словами, что, подобно снам, они структурированы как фразы и предложения. В своей статье 1927 года Фрейд познакомил нас с изучением фетиша, указав, что он должен быть расшифрован и понят как симптом или сообщение»[254]. Значит, речь идет о значении, смысле фетиша.

Если Фрейд говорил о том, что фетишист отрицает отсутствие у матери фаллоса и находит его в неодушевленном предмете — фетише, Лакан и Гранов полагают буквальную интерпретацию «в связи со смутными аналогиями визуального поля, например, сравнением лобковых волос с пушком» — не до конца точной.

Далее авторы указывают на важность «лингвистического» толкования фетиша (на примере цитаты из текста Фрейда Glanz auf der Nase — «блеск на носу»), а также на то, что поведение может также быть символизировано, то есть являться символом: «Поведение является символом, когда один из смещенных сегментов приобретает социализированную ценность»[255]. «Это то, что мы имеем в виду, когда говорим, что язык преимущественно — это символическое поведение»[256].

В 1961 году он в соавторстве с Перрье пишет статью о женской сексуальности, в которой отображены взгляды на эту проблему Лакана и Фрейда. Вопросам сугубо женской сексуальности в то время внимания фактически