Риф - Алексей Поляринов

Впереди показался тот самый бывший дачный поселок – ныне «Чаща» – дома из бруса, с печными трубами, из них – дым. Тут было что-то вроде лобного места, центральной площади с круглой деревянной сценой в центре. Таня остановила машину. Люди в белых одеждах высыпали из домов – на лицах недоумение, словно автомобиль приехал не из города, а из будущего, как минимум.

Все это выглядело жутковато – аккуратные, ухоженные дома и сотни людей в белых одеждах, стоящие на крыльце, выглядывающие из окон.

Таня заглушила мотор и открыла дверь.

Навстречу ей вышел человек. В льняной рубахе и штанах со шнурком на поясе. Она сразу поняла, что это он, Гарин. Похож на фото, только бороду отрастил – седую, с черной вертикальной полосой на подбородке, как у барсука на спине. Еще как-то весь раздался вширь, но это был он. Нос свернутый на сторону, хрящеватый, глаза огромные, голубые.

Он спустился по лестнице, вытирая руки полотенцем. Повесил полотенце на перила. Рукава закатаны, вены на предплечьях вздулись, выглядит как «мастер на все руки» с рекламного плаката строительной фирмы.

– Давайте пройдемся, – сказал он вместо приветствия и кивнул в сторону грунтовой дороги между двумя картофельными полями.

Вот где-то здесь, позже думала Таня, у нее еще был шанс вернуться в машину и дать по газам. Но она согласилась. Согласилась «пройтись». Сложно сказать почему. Что именно толкало ее вперед – желание любой ценой забрать и увезти отсюда мать, опрометчивость или обычное любопытство.

– Я хочу увидеть мать, – сказала она. По его лицу поняла: он и так знает, кто она и зачем приехала.

– Ну я и говорю, пойдемте, – он зашагал по дороге, неторопливо, не оборачиваясь, уверенный, что Таня обязательно за ним последует. Она впервые встретилась с ним лицом к лицу, и это словно бы притупило ее осторожность. Она достала из кармана мобильник. Сигнал есть, подумала: «если что – позвонить успею».

Пару минут они молча шли по грунтовке. Рабочие даже не смотрели в их сторону, женщины собирали колорадских жуков в банки, мужчины тяпками окучивали грядки от сорняков.

– Знаете, я иногда прямо удивляюсь тому, какие внезапные вывихи допускает жизнь, – задумчиво сказал Гарин. – Я уехал в другую страну, чтобы начать заново, забыть о своем бесчестье. Я даже нанял спецов, таких, знаете, которые удаляют отовсюду твои следы. – Он помолчал. В его произношении Таня уловила легкую картавость, которая придавала его речи едва уловимую иностранность. – У одного из туземных племен, среди которых мне довелось пожить, был целый ритуал: они верили, что человек может переродиться, стать совершенно новой личностью. Для этого нужно закопать все свои вещи в специальном месте, в «колыбели». И когда я говорю «все», я имею в виду буквально все, вплоть до дома. Когда один из членов племени нарушал табу, у него был только один способ избежать смерти или изгнания – он должен был разрушить свой дом и оттащить обломки на священную землю. Закопать их там и абсолютно голым вернуться обратно. И его принимали обратно и больше никогда не вспоминали о его грехе. Это был особенный ритуал – он позволял погасить конфликт, разрядить социальную напряженность внутри племени, не допустить кровопролития. Через символический акт разрушения собственного дома провинившийся член общины заслуживал прощение и право жить дальше. Мне это нравилось. Полное перерождение. Ты новый человек, ты закопал свои грехи в земле, закопал все, что содержало память о твоем бесчестье. Я, честно говоря, думал, что со мной будет так же, – он помолчал, посмотрел на нее. – А потом появились вы и начали копаться в том, что я давно похоронил.

– Я ни в чем не копаюсь. Просто приехала за матерью.

– Думаете, я не знаю, что вы делаете? Вы ведь разговаривали с журналисткой. С Ольгой Портной.

Таня обернулась – они уходили все дальше от деревни, и внутренний голос все отчетливей твердил ей, что это плохая идея. Но она все равно шла за Гариным.

– Портная лжет, выдумывает про меня гадости. Не знаю, кто платит ей за это, и не знаю – зачем, но это просто низко. И вот теперь вы, – он посмотрел на Таню, – снимаете про меня кино.

Таню бросило в пот. Для луддита, живущего в деревянном срубе, он слишком хорошо осведомлен обо всем, что происходит за его пределами. Кто мог сказать ему? Осипов?

Гарин заметил ее тревогу и сказал мягким, успокаивающим голосом.

– Прошу вас, не надо нервничать. Когда мне сказали про вас, знаете, что я подумал? Я подумал: это мой шанс. В последние годы «Чаща» жила замкнутой, тихой жизнью, и это вышло нам боком. Журналисты писали про нас заказные статьи, люди распускали безумные слухи. И я подумал, что, возможно, сейчас самое время для нас немного раскрыться и показать, какие мы на самом деле. Показать миру наши истинные лица и нашу веру. Как вы на это смотрите?

– На что?

– Вы могли бы снимать здесь. Свой фильм. Я покажу вам, как все устроено и расскажу все, что вы захотите узнать.

– Ну, у меня не совсем фильм. Скорее проект для киношколы.

– Это не важно. Вы же снимаете людей на камеру, говорите с ними про нас.

Таня не верила ни единому его слову и все же пожалела, что не захватила камеру – могла бы и воспользоваться шансом.

– Я сегодня без камеры.

– Не страшно. Давайте так. В качестве жеста доброй воли, чтобы доказать вам свою открытость, я отвечу на любой ваш вопрос.

Она искоса посмотрела на него.

– Ну чего вы, – он улыбнулся. – Я знаю, что вы хотите знать. То же, что и все. Что случилось на острове и отчего погибли кахахаси, не так ли?

– А вы расскажете? – спросила Таня. И тут же мысленно одернула себя: не забывай кто перед тобой.

И он начал рассказ:

– В сумме я прожил среди кахахаси больше трех лет, выучил их язык и узнал все их обычаи. Ну, если и не все, то большую часть. Они были крайне жестоки, самое жестокое племя из всех, с кем мне доводилось столкнуться. Племена с соседних островов боялись их так сильно, что слагали легенды об их кровожадности. Но, как и у любого племени, у них были свои строгие правила. Например, они не могли убить тебя, если ты был безоружен. «Если нездешний безоружен, дай ему оружие и только тогда убей, потому что воин не может убивать безоружного». Так они говорили. Тут, конечно, был подвох. Потому что они всячески пытались обойти это табу – старались заставить чужака взять в руки хоть что-то отдаленно напоминающее оружие и только тогда убить. Табу не нарушено, зато чужак мертв. Так, например, погиб мой предшественник. Ему протянули весло и зарезали сразу же, как только он взял его в руки. А того, что был до него, убили, когда он достал из рюкзака фотоаппарат. – Гарин снова выдержал паузу. – Я думал, что смогу перехитрить их, понимаете? Думал, смогу собрать необходимые данные и уйти. Нужно только быть осторожным с табу. Но я допустил ошибку. Когда однажды я сообщил вождю, что собираюсь покинуть их, он засмеялся. «Ты выучил наш язык, – сказал он. – Наш язык принадлежит только нам. Ты не можешь забрать его с собой на Большую землю. Если попробуешь уйти, мы убьем тебя». Язык был для них такой же частной собственностью, как лук, каяк или хижина. Я оказался в западне. – Он достал сигарету, закурил. Дым у нее был голубой, сладковатый. – Я попытался сбежать, но ничего не вышло, меня схватили. И повели на риф. Риф для них был местом особым. Местом, где совершается насилие. Все дуэли и споры решались на рифе. У них в языке даже была фигура речи «уйти с рифа» – в зависимости от контекста это могло означать «вырасти, возмужать», но также «разрешить спор» и «покончить с кровопролитием». Как и любой храм, риф также был местом отправления религиозных обрядов, в том числе казней. На рифе убивали воров. Туда меня и повели – я ведь пытался украсть их язык. Рядом шел старший. Вождь. Его звали Рами-Рами. Он отрезал мне мочку уха и моей кровью у себя под глазами нарисовал еще одну пару глаз. Вторая, кровавая пара глаз нужна была для того, чтобы его личный бог мог видеть то же, что видит он, когда будет перерезать мне горло своим кинжалом. Кинжал, кстати, тоже непростой. Это был остро заточенный обломок китового ребра с нанесенными на него рунами. Вот такой. – В руках у Гарина появился короткий костяной кинжал – желтый, как собачий зуб. Он взвешивал оружие в руке, показал Тане руны. – Рами-Рами был не один. Следом за нами шли двое жрецов. Его помощники, чуть позади. На случай, если я дерну назад и снова попытаюсь убежать.