Риф - Алексей Поляринов

Таня повернула ключ, заглушила двигатель, прислушалась. И снова – бум-бум-бум-бум. Она вышла из машины, Гарин и его люди все еще стояли там, на краю, и наблюдали за ней.

– Что это за звук? – спросила она.

– Радения начались, – Гарин пожал плечами. – Как я и говорил.

Бум-бум-бум-бум. Таня подошла к краю карьера. Внизу в сумерках уже горел костер, вокруг него собрались люди, их длинные тени тревожно дрожали и дергались в свете пламени.

– Если что – знайте, мы вам рады, – сказал Гарин, кивнул своим помощникам, и они стали спускаться к костру.

Таня осталась одна и еще пару минут слушала гулкий барабанный бой. Радения, похоже, были в самом разгаре. Причем «в разгаре» в прямом смысле – костер становился все больше, вокруг него танцевали женщины, десятки женщин.

Ритмичный бой продолжался – танцующие женщины, подобрав подолы, босыми ногами отбивали ритм по деревянному настилу. Бум-бум-бум-бум, – четыре удара и снова в пляс, затем еще четыре – бум-бум-бум-бум, – и снова руки к небу и закружились в танце. У одной из женщин в руках были оленьи рога, она пританцовывала и стучала по настилу вместе с остальными – бум-бум-бум-бум, – покачивалась и ходила вокруг костра, и остальные хватали ее за рога и тянули, мешали идти дальше, и женщина вырывалась и изо всех сил держалась за рога – бум-бум-бум-бум! Тане стало тревожно. Она почему-то вновь вспомнила яму с лягушками и падающую мать – когда же это было?

Таня бросила взгляд налево, где стоял длинный стол и женщина с кувшином разливала что-то в чашки. Бум-бум-бум-бум! Таня даже потерла глаза, не могла поверить – это была мать. Точно, она – хромает, припадает на левую ногу.

– Мама!

Таня стала спускаться, но тут же потеряла мать из виду, остановилась, минуту вглядывалась в силуэты, снова увидела. И вроде бы догнала – во всяком случае, она точно помнила, как схватила мать за руку, была только одна проблема – это последнее, что она помнила из того вечера. Все, что было дальше, смазалось, никакой памяти, только ритм – бум-бум-бум-бум, четыре такта тишины, и снова бум-бум-бум-бум, и песни, хоровод, воронка танцев вокруг нее, восторженные крики, и женщина, бросающая рога в костер.

24 сентября 1998 года – день, когда все полетело к чертям. Учебный год только начался, Ли четко помнила тот вечер – что было удивительно, потому что она вообще мало что помнила из того периода своей жизни, – но 24-го Гарин назначил ей встречу и не явился. Ли весь день прождала его в номере гостиницы, в которой они обычно встречались. Сидела на кровати и смотрела на часы. Она умела ждать и знала, что ему нравится ее покорность, и всегда прощала ему опоздания, но в тот день он не пришел и даже не позвонил. Ли испугалась, потому что подумала, что он опять разозлился и решил ее наказать молчанием. Он часто так делал, и его молчание было мучительно. Когда стало очевидно, что он не придет, она решила вернуться домой, в квартиру на улице Хитт, которую снимала вместе с Джоан (на этом, опять же, настоял Гарин – чтобы его студенты снимали жилье вместе и не жили с другими студентами, потому что, по его словам, «это нарушит хрупкую атмосферу братства»).

В квартире горел свет. Ли вошла и услышала голоса на кухне. Когда она закрыла дверь и щелкнула замком, голоса затихли. Повисла тишина.

– Привет, – сказала Ли.

В дверях кухни появилась Джоан. Заплаканная и рассерженная.

– Где тебя носит?

– Я… – Ли запнулась, Гарин запрещал ей рассказывать об их «личных» встречах в гостинице. – Я гуляла. Что случилось?

Ли зашла на тесную кухню. За столом сидел Питер, подавленный и пьяный. Они с Джоан рассказали ей, что кто-то напал на Сару Голдстайн, – ту самую студентку, которая уже почти два года не дает покоя попечительскому совету и требует переименовать улицу Люгера. Гарина вызвали в полицию для дачи показаний – пока что он проходит как свидетель, но все может измениться.

Питер долго молча разглядывал неровные кубики льда в стакане с виски, потом не выдержал и завел свою старую пьяную пластинку – о том, что все это наверняка заговор, у Гарина слишком много завистников, и они пытаются подставить его, это же очевидно, не могут смириться с тем, что он лучше их всех, вместе взятых.

– Она сама это сделала, – сказал Питер. – Голдстайн. Чего еще ждать от человека с такой фамилией? Она организовала нападение, чтобы подставить профа. Это же очевидно.

– Она в коме, Пит, – сказала Джоан. – У нее отек мозга.

– Никакой я тебе не «Пит», понятно? «Пит» – это собачья кличка, а я Питер.

– Как скажешь.

Питер сделал еще глоток.

– Хорошо, ладно. У тебя-то какие идеи?

Джоан смотрела в окно – в желтом свете фонаря кружились насекомые.

– Студенты шли с тренировки и видели нападавшего. Он в темноте ползал на четвереньках вокруг тела и собирал что-то. Его окликнули, и он удрал дворами.

– Что он мог собирать?

– Говорят, копы нашли несколько зеленых бусин.

Все трое посмотрели на пустой стул. Стул Адама.

* * *

Ночью у Ли зазвонил телефон.

– Он злится на меня, да?

– Адам! Где ты?

Ли вскочила с кровати, подошла к окну – словно рассчитывала увидеть его там, на улице.

– Я просто сделал что он хотел. Почему он злится?

– Адам, послушай меня…

– Он сам так сказал. Он сказал: «Хочу, чтобы ей заткнули рот». Спроси у него. Он сам так сказал.

– Адам, черт, не вздумай никому об этом говорить, слышишь? Ты совсем идиот, что ли?

Он шмыгнул носом и вдруг разрыдался прямо в трубку.

– Почему он злится на меня?

– Его вызвали в полицию, а тебя разыскивают.

– Но почему?

– Они нашли бусины от твоих четок.

Пауза.

– Черт.

– Адам?

– Я все улажу.

– Если ты не приедешь, у профессора будут проблемы, слышишь? Пожалуйста, Адам…

Щелчок, короткие гудки.

* * *

Утром секретарь в деканате передал Ли конверт, внутри была записка – просьба зайти в девятый корпус, в «Т9». Ли знала, что это: Т9 означало title nine, нечто вроде комитета по этике, занимаются рассмотрением студенческих жалоб – травля, домогательства и прочее.

В кабинете ее ждали двое – мужчина и женщина. Мужчина представился: «Майкл Брум», затем представил женщину, но Ли была так напугана, что имя тут же вылетело у нее из головы, – кажется, Хелен. Фамилия на Д. Огромный и тучный, Брум едва помещался в кресле, его жирные бока выпирали и как бы наплывали на подлокотники. Лицо мясистое и гладкое, блик от окна на лысине, но главное – эти ужасные усы щеткой. Похож на порнопродюсера.