Разбойник и леди Анна - Джин Уэстин

Впервые Анна поняла, что любовь превыше всего. Даже гордости.

Джон снова лег, положив голову на подушку и сцепив руки под головой. Он смотрел на Анну, предчувствуя конец долгой борьбы с собой.

– Я желал тебя, Анна, с той самой ночи, когда вез в Уиттлвуд, и еще отчаяннее, когда увидел тебя, усталую после дойки коров, на зеленой лужайке, когда солнце осветило твои блестевшие от масла губы.

Анна сделала движение к нему и попыталась лечь сверху, держа его за руки и не отпуская их, чувствуя себя бесшабашной девчонкой, и это ощущение ей понравилось. Она поцеловала один его глаз, потом второй и пришла в восторг, ощутив под собой его восставший жезл. Потом принялась дразнить поцелуями его губы, лаская их языком. Его жадный язык рванулся навстречу и ответил ей.

С громким стоном он опрокинул Анну на постель, упал на нее и принялся посасывать ее груди. Его палец зарылся в шелковистый бугорок между ее ног, раздвигая нежную плоть и ища бархатный вход в ее лоно. Не в силах больше терпеть, Джон лег на нее.

– Тебе будет больно, Анна, – прошептал он.

– Быстрее, Джонни, – крикнула Анна, – не останавливайся. – Она выгнулась всем телом. – Я умру, если ты этого не сделаешь.

– Значит, я снова спасу тебе жизнь, – сказал он, и Анна уловила в его голосе иронию разбойника в ночи, принявшего решение совершить грабеж.

Ничто ни в ее детстве, ни во время ее жизни при дворе не подготовило ее к тому, что случилось дальше. Она имела представление о том, что происходит между мужчинами и женщинами на брачной постели, но не думала, что радость затопит ее и что, несмотря на боль, вознесет к вершине блаженства!

– Джонни! Джонни! – выкрикнула Анна, поднимая бедра в своем стремлении слиться с ним, встретить его атласное мужское естество и ответить на его все ускорявшиеся толчки, а он проникал в нее все глубже, и ее тело вибрировало в предвкушении восхитительной, сладостной муки.

Джон опасался, что девственность, которую она лелеяла столько лет, окажет сопротивление. Впрочем, лишить любую девушку невинности – нелегкий труд. Однако опасения Джона оказались напрасными.

Девственность Анны не оказалась непреодолимым препятствием. Джон окунулся в этот умопомрачительный головокружительный экстаз. У него мелькнула мысль о том, что, возможно, любовь была именно тем, чего ждала Анна, однако наслаждение полностью поглотило его, вытеснив из головы все мысли.

Позже они лежали, теплые и влажные, засыпая на краткие моменты блаженной расслабленности, пропитанной ароматами любви.

– Нам надо поесть, – сказал Джон, разомкнув объятия, и лег рядом с ней, наслаждаясь блаженной истомой.

Анна надула губки и отодвинулась так, что ему пришлось потянуться к ней, и они снова стали резвиться в постели. Лишь утренний свет проник в комнату, Джон Гилберт снова вспомнил о еде.

Джон встал, натянул высохшие бриджи, застегнул пуговицы и подал Анне белье, которое она повесила сушиться на спинку стула.

– Мы можем не опасаться слуг, – сказал Джон с усмешкой.

Анна неохотно надела нижнюю рубашку.

– Это все? – спросила она, вновь ощутив телесный голод, но ей не хотелось ни хлеба, ни вина.

Он рывком поднял ее с постели, усадил на стул у огня, помещал кочергой уголья в камине и добавил топлива.

– О, ты жадная бабенка, – сказал Джон. – Любовь многогранна, это тебе еще предстоит узнать, моя радость, а сейчас…

Он передал ей кружку с вином и отломил кусок хлеба от каравая. Затем поставил на пол поднос, опустился возле него и растянулся на турецком ковре, опираясь на локоть и наблюдая, как она ест.

– Хочешь оставить всю эту клубнику себе? – спросила она, почувствовав наконец, что проголодалась.

Он взял ягодку за черешок и помахал ею перед ее носом, пока она не вышла из своего одурманенного состояния и не опустилась на пол рядом с ним. Ее волосы, освещенные огнем камина, казались такими же красными, как ягода, которую он поднес к ее губам.

Так они неспешно коротали утро перед огнем, утоляя голод и жажду, заверяя друг друга в своей любви, без конца задавая друг другу вопросы о чувствах, пока наконец она, удовлетворенная, не закрыла глаза и не уснула в его объятиях, а он запоминал каждый изгиб ее щеки и плеча и каждый вьющийся локон, обрамлявший ее прелестное лицо, чтобы сохранить все это в своей памяти, когда она не будет ему принадлежать.

Когда Анна проснулась, Джон Гилберт поднялся, подошел к перилам галереи и крикнул Уильяму:

– Принеси горячей воды и бритву.

– О, позволь мне, Джонни, – сказала Анна, когда Уильям принес миску дымящейся воды и кусок душистого мыла для бритья.

Он рассмеялся, потирая подбородок с уже отросшей щетиной.

– Ты постоянно удивляешь меня, Анна. Сначала придворная дама, потом скотница, воительница и вот теперь брадобрей! Ты далеко пойдешь с такими талантами.

– Не уверена, – ответила Анна. – А теперь садись. Я не раз видела, как бреется мой отец.

Анна чересчур густо намылила ему лицо, но он не стал разочаровывать ее, потому что она была так серьезна, так сосредоточенна, что он мог видеть, как она прикусила розовый язычок и его кончик выступал между ее зубами. Лезвие было острым, и, когда она поднесла его к его щеке, рука ее дрогнула.

Он усмехнулся:

– Было время, когда я не позволил бы тебе поднести лезвие к моей глотке.

Анна фыркнула:

– А почему позволил сейчас?

Джон зарылся лицом в ее грудь, Анна ощутила аромат мыла и уронила бритву.

Но Джон Гилберт потерял интерес к бритью. Он привлек Анну к себе, усадил верхом себе на колени и лицом к нему, и вскоре мыльная пена оказалась на сорочке Анны, пока он изучал ее груди, шею и руки, а она расстегнула его бриджи, взяла в руки его атласный член и ощутила, как он разбухает.

Затем, вдруг устыдившись, положила голову ему на плечо.

– Должно быть, ты считаешь меня распутной. Я все время хочу тебя, сама не понимаю почему.

– Прелесть моя, ты вовсе не распутна. Просто ты слишком долго отказывала себе в плотских радостях, а теперь жаждешь наверстать упущенное. – Джон усмехнулся. – Тебе повезло, что рядом с тобой мужчина, который может тебя удовлетворить.

Джон нежно раздвинул складки ее разбухшей плоти, медленно вошел в нее и принялся раскачивать, как укачивают младенца, осыпая ее поцелуями, а она проливала слезы восторга и радостного изумления и запрокидывала голову, как если бы ехала на Сэре Пегасе, взбираясь на высокий росистый холм. Если бы они дали себе труд следить за временем, переворачивая песочные часы, то увидели бы, что песок давно перестал сыпаться, когда наконец поднялись с места.

Джон уложил Анну на постель.