На черной лестнице - Роман Сенчин

– Да ладно, чего ты…

– Давай выпьем.

Выпили.

Роману вдруг ясно представилась смерть, его смерть: вот он лежит на диване, он уже долго и тяжело болен, истощен, он начал много произведений, но понимает, что не успеет их завершить. Как Некрасов, Булгаков… Много было таких… И подобная смерть казалась ему сейчас счастливой для писателя. А под грузовик попасть, с балкона сорваться, по пьяни замерзнуть… Нет, лучше после тяжелой и долгой болезни.

– Вот раньше, в девятнадцатом веке, – продолжал он размышлять уже вслух, – старых писателей единицы были. По-настоящему старых. Крылов, Григорович, Лев Толстой потом… А большинство годам к пятидесяти сгорали. Ну, к шестидесяти. Даже те, кто нам пожилым сейчас кажется. Чехову чуть за сорок было, Гоголю – тоже. Да всем почти. Значит, писали, не жалея здоровья. А сейчас – семьдесят лет, а он как мальчик прыгает, и всё у него еще впереди. Я бы согласился, если бы продолжительность жизни была лет семьдесят, а то ведь обычный средний мужик в пятьдесят пять крякает, а средний писатель – лет в восемьдесят.

– Что ж делать, – вздохнул Илья. – Не стреляться же.

– Писать надо так, чтоб сердце не выдерживало. Как Леонид Андреев, Гаршин – до дурдома. Мы вот с тобой рассказик напишем кое-как, в журнале пристроим и отдыхаем полгода. Наслаждаемся. Настоящие так не делали. Они жили текстами. Напишут, сожгут или изрежут и снова пишут. Одну редакцию, другую, третью…

Илья легко согласился:

– Значит, мы не настоящие.

– А зачем мы тогда в Москве живем?

– Я, кстати сказать, – теперь Илья плеснул в посудины водки, – часто этим вопросом задаюсь в последнее время. Днем еще обычно стараюсь жить, а ночью лежу и горы вижу, речку нашу, тайгу. Иду как будто и название каждой травинки вспоминаю. И так там реально хочется оказаться! Жена даже толкает: «Ты что опять ногами сучишь?» А мне как раз казалось, что я по степи бегу… Во сне всякие сюжеты приходят, фразы, я радуюсь, стараюсь запомнить, а потом будильник звенит – и все. И ничего в голове. Вскочить, умыться, побриться – и на работу.

– А мне давно ничего не снилось. Черные провалы сплошные. Сегодня вот только под елкой… Спасибо тебе, действительно, что растолкал. А так бы застыл…

– Ну перестань. – Илья проглотил водку. – Застыть – самая легкая смерть. А мы долго мучиться будем. Хотя, может, годам к семидесяти запрыгаем. Как Веллер какой-нибудь.

Алкоголь кончился, и Роман с Ильей решили идти.

– Поглядим, как девки пляшут.

Пока сидели и разговаривали, казалось, что вроде и не очень пьяные, а стоило начать собираться, заштормило.

– Когда-то, – бормотал Роман, натягивая пальто, – полторы бутылки спокойно выпить мог и еще что-то делал. А теперь…

– Стареем, – вздыхал Илья, снова копаясь в рюкзаке.

– Не бери ты его. Оставь. На танцы же.

– Да какие, Ром, танцы! Водки купим, может, на бережок спустимся. Или – я там беседку видел на утесе. В ней. Коврики подстелем, сядем.

С трудом Роману удалось убедить не брать рюкзак. Но фотоаппарат Илья повесил на шею. Роман взял сумку с остатками закуски.

Спустились. В холле было темно.

– Как тут выйти? – Илья стал мягко биться в запертую дверь.

За окошечком, где находилась администраторша или горничная (точнее, и то и другое в одном лице), загорелся свет. Затем вспыхнула лампочка в холле.

– Что такое? – появилась женщина, жмурящаяся, закутанная в платок. – Что случилось у вас?

– Ничего. Просто на улицу надо.

– Зачем?

Роман хмыкнул:

– Например, за сигаретами. Да какая разница? Девять часов всего-то навсего…

– Я вас, конечно, выпущу, – голос женщины стал сухим, почти неприязненным, – но у нас не принято по ночам разгуливать. Не случилось бы чего.

Сначала она сняла крюк, затем подняла щеколду, а после провернула два раза по часовой стрелке ключ во врезном замке. Толкнула дверь, та открылась.

Илья приостановился в сомнении:

– А вы нас обратно пустите?

– Да пущу, конечно, что ж делать. – Женщина вздохнула. – Там звонок справа, звоните… Во сколько вернетесь-то?

– Через час-полтора…

На свежем воздухе показалось, что совсем протрезвели. Поэтому хорошо приложились к купленной за две минуты до закрытия магазина бутылке «Столичной». Пили из горлышка.

– Закусишь? – сипло, вытирая ладонью водку с губ, спросил Роман.

– Не надо. Легко как, а?! Хорошо-о… Вот она, – Илья посмотрел направо – налево в морозную тьму, – Россия.

Небо было ясное, и уже светились звезды. Впереди и внизу под кручей различалось озеро, а на утесе, в окружении высоких елей, стояла беседка с полукруглой крышей.

Роман с Ильей подошли к ней, закурили.

– Что, еще глотнем? – предложил Илья. – Душа просит очень.

– Может, на танцы? Слышишь, всё продолжают.

Со стороны ряда двухэтажек слышалась музыка и топанье.

– И не боятся пол проломить, – усмехнулся Роман. – Жилфонд-то ветхий.

– Дай глотнуть, и пойдем.

Глотнули, сделали по паре-тройке затяжек, пошли.

Возле дверей никого не было, а за ними находилась широкая деревянная лестница. Какой-нибудь городской голова жил в этом доме сто лет назад и по утрам чинно сходил к саням…

Роман с Ильей стали подниматься. Поднимались медленно, устало, с каждым шагом, кажется, пьянея сильнее – воздух становился все более выдышанный, спертый, но в то же время избыточно напитанный ароматом духов. Еще и музыка – старый добрый «Модерн токинг», – предвкушение чего-то забытого и приятного, пьянили.

…Остальное лично Роман помнил отрывочно. Помнил, что на втором этаже их встретили две женщины. Пожилые, утомленные, раздраженные. Никак не хотели пускать в зал, где танцевали. Говорили, что здесь только школьники. Роман убеждал их, что им нужно осмотреть дискотеку, что они писатели, из Москвы, что они пишут повесть про их город и им необходимы детали. Илья то тянул Романа к выходу, то принимался тоже уговаривать женщин пустить. Вокруг собрались парни и девушки. С любопытством наблюдали за происходящим. Некоторые девушки показались Роману очень красивыми… Он покопался в сумке и нашел красную корочку членства в Союзе писателей. Сунул женщинам: «По этому удостоверению меня обязаны пускать в любое место страны. Хоть в роддом!» Женщины поизучали удостоверение, сличили фото с его лицом и решились: «Хорошо, проходите». Но тут возникла проблема с Ильей – его пускать не хотели. «Да это автор знаменитых произведений! – уже по-начальницки возмущался Роман. – Лауреат премии правительства Москвы в области литературы! Илья, у тебя медаль при себе? Ему Лужков лично вручал!» Никаких доказательств писательства у Ильи не было, но его все же пустили. Открыли какой-то класс, чтобы Роман с Ильей могли положить верхнюю одежду и сумку. Роман засунул под пояс джинсов бутылку водки, прикрыл свитером.