1984 (коленкоровая тетрадь) - Петр Сосновский

один из свободных вечеров Михаил, прохаживаясь по залу, занимался выдумыванием для Палкина имени и делал это демонстративно надсмехаясь над своей «женушкой»:

— Послушай, ― резко остановившись, вдруг выкрикивал Хазарский, он любил, размышляя ходить по просторным комнатам ― а, что, если я тебя назову Дженнифер, как, хорошо звучит?

— Горшком, горшком меня назови, только в печку не сажай! ― обычно парировал Олег Палкин.

— Что, не нравится. Ну, ладно. Я могу для тебя подыскать что-нибудь из имен первых американских леди ― благородных жен президентов США: Розалин, Нэнси, Барбара, Хилари, Лора, Мишель, Мелания, сколько мне еще их перечислять? ― Михаил с иронией смотрел на Олега и остановившись тут же задал вопрос: ― Что ни одно из них тебя не зацепило? Может ты хочешь что-нибудь из списка жен Генеральных секретарей? Так я могу свой список расширить.

— Не о том ты думаешь, не о том? Что если нас с тобой на данный момент ― самое простое ― подслушивают, а еще хуже того, ведут за нами видеонаблюдение? Нагрянуть с проверкой и все, нам конец! ― Олег, высказав свое мнение, обычно подскакивал с кресла и тоже бегал следом за своим супругом, а тут отчего-то не стал этого делать и, сидя на диване провозгласил:

— Да, а на счет имени? Можешь давать любое, только не Хилари мне ее морда разонравилась с того момента, когда она надсмехалась над убийством ливийского лидера Каддафи. Над смертью любого человека: хорошего или плохого нельзя смеяться. Я в этом уверен на все сто процентов и точка. Оттого и имя мне ее паршивое не нужно! Найди что-то по проще.

Хазарские приустали и плюхнулись на диван у телевизора. Однако включать его никто не собирался. Программ много, а смотреть нечего. А потом этот язык им, особенно Олегу Палкину, уже опротивел: всюду и везде на разные голоса: бу-бу-бу, бу-бу-бу, ― только и слышится. И когда они успокоятся ― заткнуться. Каждой бочке ― затычка. Лезут и нужно и не нужно. Нельзя быть хоть чуточку быть поскромнее? Нет бы ― часок-другой помолчали, подумали о превратностях жизни. Не зря же в России говорят: «Молчание ― золото». Не хватает в США этого самого золота, ох как не хватает!

Олег Палкин недолго сидел с безразличным взглядом, похлопав своего супруга по плечу сказал:

— Все! Я, отправляюсь в ванную, а затем спать, ― затем поднявшись добавил: ― Да, чем черт не шутит, пройдусь голышом у тебя на глазах по залу. Не ты так эти ― «горе наблюдатели» ― пусть полюбуются. Мне скрывать нечего. А еще, мне и тебе, нужно поменьше молоть погаными языками. Для серьезного разговора, я думаю, нам следует лучше выходить из дома и обсуждать все среди шума толпы и гама улицы, а не здесь ― в тишине. Это может быть чревато последствиями.

— Пройдись, пройдись, ― ответил Михаил, ― только этот свой мне не показывай, прикрой срам, ну, например, как в фильме режиссера Владимира Бортко: «Мастер и Маргарита» ― передничком, и посвети нашим наблюдателям, если таковые найдутся в их бесстыжие глаза, своим мягким местом, оно у тебя о-го-го какое, ― и Хазарский тоже нехотя поднялся с дивана:

— Да, чуть было не забыл, на всякий случай, сделай клизму, а то вдруг ночью я неожиданно проснусь, и ты меня заинтересуешь, ― и громко будто, находясь в степи на коне, заржал.

Петух номер два все-таки напросился в гости к семье молодоженов Хазарских. Не пустить его они после нескольких отказов не посмели, да и неудобно было, оттого дрожали от страха, что те цуцики, не зная как себя вести.

Он приехал вместе с товарищами с большим количеством напитков и закусок. Эта щедрость, совершенно не присущая американцам, напугала нетрадиционную семью Хазарских, особенно женушку Михаила, так как рядом с Клин Гейтцем отчего-то не оказалось его любимой подруги ― Хилари. Возможно, везде сущий Джимми Бил ― секретарь Михаила, ― при необходимости заменял ее, то есть был любовником. А если нет? Палкин не знал, что и думать. Он, встречая гостей в большой прихожей, помогал им снять верхнюю одежду, а еще при этом неестественно улыбался и прятал свою толстую задницу.

— А что, если я напьюсь таблеток и прикинусь больным, а-а-а? ― гундосил он, держась на дистанции от Главного редактора, и чтобы обезопасить себя постоянно крутился возле Хазарского. Михаил его не поддерживал и говорил о том, что Клин Гейтц человек интеллигентный и насилия над ним вряд ли позволит. А вот Джимми Билл тот у себя на уме и может при случае воспользоваться сиюминутной слабостью. Не зря же он излишне тактичен. Такие люди как он, довольно коварны, опасаться нужно только его и никого более! Стой к нему всегда передом.

За столом начальник, не филоня опрокидывал рюмку за рюмкой и через какое-то время стал хорош, хотя массой обладал под сто килограмм и мог бы позволить себе еще один-другой пузырь, но нет.

На предложение Хазарского выпить еще он стал отказываться, сопел и пялил глаза на Мишель, то есть на Олега Палкина. Уезжать Клин Гейтц не собирался. Да и зачем? Мог себе позволить делать что угодно. Это он снимал для Хазарских шикарное жилье у самого себя, он никто другой.

Заплетающемся языком, Клин Гейтц попросил, чтобы ему бросили что-нибудь мягкое на пол:

— Я остаюсь! ― сказал Главный редактор и тут же отключился, а может всего лишь сделал вид.

Ну, конечно, уважаемого человека со всеми почестями, осторожно сняв со стула, перенесли и положили на предварительно застеленный Олегом Палкиным диван, ― «женушкой» Михаила Хазарского, а затем аккуратно чтобы не разбудить накрыли теплым одеялом.

Среди ночи на другой диван перебрался и Хазарский со словами:

— Ну, надо же моя Мишель нажралась до чертиков, а тут еще у нее очень некстати, эта самая, как там? ― менструация началась.

Это Михаилом было сказано на всякий пожарный случай, специально для ушей Клина Гейтца. Что если им, это пиршество попросту подстроено, он не так уж и пьян, а всего лишь прикидывается.

На следующий день Главный редактор вызвал Хазарского к себе и напрямую задал ему вопрос:

— Что это, еще за менструация у твоей ненаглядной Мишель? Он же мужик! Такого быть не должно!

— Вот-вот, в том-то все и дело. Я, ну как там, только пристроюсь, а он тут же подскочит и побежал в туалет, затем вернется, минут пять ничего и снова. Наверное, съел чего-то, я так думаю, ему попалась не свежая устрица. Не помню, кто-то из сидящих за столом на закусь подсунул.