Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье - Валерий Шумилов

– Мы никогда не были с тобой едины, гражданин маркиз. Вы, вельможи и князья, привилегированные Старого мира, служили только собственному услаждению. Ваш Бог – это Бог Зла. Угнетая тело народа, вы хотели поработить и его душу. Ибо через ваших развратных философов-энциклопедистов пытались привить народу чудовищный атеизм, который, отрицая Бога Вселенной, убивал Бога в душе.

– И это говорит тот, кто казнил самого наместника Бога на Земле – царственного Людовика Желанного? Ведь если даже нелюбимые нами обоими энциклопедисты, став атеистами, убили Бога, так сказать, мистическим путем, то ты, гражданин Робеспьер, со своими друзьями довершил то, что начали они, – убил его наместника самым натуральным, можно сказать, даже «природным» способом… И этот не менее мистический акт убийства короля как божьего наместника уже окончательно убил Бога в душе у твоего любимого народа… – маркиз почти злорадствовал, но его собеседник нисколько не смутился и с ноткой презрения в голосе ответил:

– Гражданин Сад, я отвечу тебе так: гражданин Робеспьер всегда следовал общему благу, заключавшемуся в уподоблении Природе-Матери как воплощенной добродетели. Мне нет дела до вашего Бога. Мой бог – Верховное существо, разлитое в окружающем нас Сущем.

– Даже женская добродетель стоит больше добродетели богоубийц! Какая Природа-Мать? Природа – Мачеха! И при этом кто тогда Отец Нации – король? Так что незачем оправдывать себя, гражданин Робеспьер! Весь старый порядок был основан на Боге и, чтобы совершить Революцию, нужен был человек, способный и на цареубийство, и на богоубийство! Только при помощи преступлений можно было низвергнуть Старый мир, и только при помощи преступлений можно было вершить строительство мира нового! Скажи, разве я не прав, о, Великий Жрец Праздника Верховного существа?

– Король искупил свои грехи перед нацией своей кровью. И неважно, была ли эта кровь обычного человека или помазанника божьего, – нация извергла его из себя.

– О, нет! Нет, Неподкупный! Разве король, представлявший собой нацию, мог отвечать перед ней за свои грехи? Своей смертью он лишь мог искупить грехи самой нации! Помнишь, как в седой древности в трудный для государства час вожди племен приносились в жертву для умилостивления кровожадных языческих богов во имя спасения своих народов? Да, и вы что там говорили, не то же ли самое? – «Во имя Общественного договора король должен умереть, чтобы Нация могла жить!» Что общего между Людовиком, глупым, толстым, тащимым на убой Капетом, и скромным плотником из Галилеи? Кровь Искупителя Мира пала на распявших Его, так ведь написано? А кровь божьего наместника Капета пала на казнивших его, пала на всю нацию, ввергла народ в состояние неискупаемого греха! Вот почему вы все погибли во имя вашей же Свободы, Равенства и Братства! Потому что Свобода была в преступлении, Равенство – в Смерти, а Братство было братством Каина, братством цареубийц и богоубийц, связанных между собой общим преступлением, а не великое братство естественного человека!…

Распалившийся и от этого совсем ослабевший маркиз вдруг замолк в испуге – Робеспьер смеялся. Его лицо утратило обычную сухость – сейчас оно было необыкновенно подвижно, все черты исказились и задвигались, а громкий хохот совсем не напоминал тихий осторожный смех Неподкупного. И тут только Сад окончательно понял, КТО сейчас говорил с ним в обличье Максимилиана Робеспьера. Понял он и то, что ТАК и не мог говорить настоящий добродетельный Робеспьер. Так мог говорить только ОН…

И тогда, чувствуя, что в его душе что-то оборвалось, Сад угрюмо бросил:

– Я не верю в тебя, месье де Робеспьер! Зачем ты пришел? Что ты можешь сказать мне? То, что, принося в жертву на новых революционных алтарях человеческие массы (я – умозрительно, ты – de facto), мы потом не удержались и во искупление пролитой крови и во искупление больных душами принесли в жертву также и сами себя?! И, думаешь, это нам помогло? Думаешь, мы что-то искупили? Заметь, гражданин: я не раз писал об идеальном преступлении, которое могло бы осуществиться даже после смерти самого преступника, но никогда не думал, что это действительно может произойти. А ныне вижу воочию: наше наследие пережило нас, наши последователи никогда не исчезнут и нашими именами еще долго будут пугать детей. Кровь и позор пали на наши с тобой головы, хотя мы стремились всего лишь к Свободе! Разве это не так, гражданин Дьявол?

Ни один мускул не дрогнул на лице бывшего диктатора. Его глаза по-прежнему невозможно было рассмотреть из-за очков.

– Может быть, вы хотите нанять поверенного в ваших запутанных судебных делах, месье де Сад? – вдруг с пугающей простотой спросил он.

Сад скривил губы:

– Ну что, как бывший присяжный трибунала – бывшему судье: в своих личных делах разберусь как-нибудь сам. И на том свете тоже… Впрочем, что касается личных дел… Можно задать вопрос гражданину Робеспьеру? Он всегда занимал меня, этот вопрос… Была ли близка гражданину старшая девица Дюпле [53]? Неужели гражданин умер девственником? – и, видя, как после этого заявления черты лица его гостя поплыли: вытянулся нос, увеличился лоб, куда-то пропали очки, открывая черные провалы глаз, – бывший маркиз заторопился: – Пусть гражданин не поймет меня превратно, но я всегда считал, что все беды и в умах, и в обществе происходят как раз вот от этого нарушения законов человеческой природы. Тут я, в первую очередь, имею в виду самого себя, но это же, кстати, говорил гражданину Робеспьеру и гражданин Дантон, ведь так? А ведь какая была шельма – истый либертен, еще и похлеще меня! – когда в его отсутствие умерла жена, выкопал труп, рыдая, целовал распухшее тело и тут же женился на молоденькой… Впрочем, из всей вашей троицы наибольшее восхищение у меня вызывает доктор Марат. Вот был великий человек! Не то что нынешние врачеватели… Помнится, что моя речь о нем, как о павшем герое, на празднике, устроенном секцией Пик в его честь, когда была опубликована, произвела большое впечатление на революционную столицу. Да, говорят ведь еще, что и в молодости этот эскулап, подобно Дантону, тоже не терялся на любовном поприще, вполне пользуясь преимуществами своей профессии. Чего стоит одна маркиза Лобеспин… [54] Прямо как у нашего общего духовного отца Жан-Жака Руссо, который сначала жил у содержанки Варанс, бывшей в два раза старше его, а потом удовлетворился уборщицей Левассер. Марат же, в конце концов, удовольствовался прачкой Эврар, тоже по возрасту годившейся ему в дочери. Но особенно я восхищаюсь Другом народа за другое: за его смелые бескомпромиссные кровопускательные призывы убить нескольких контрреволюционеров, уничтожить их несколько сотен, перерезать пару сотен врагов народа, наконец, истребить триста тысяч контрреволюционных душ! Вот эта арифметика по мне! – в свое время в Венсенском замке по поводу «цифр» у меня было даже психическое расстройство (я вечно что-то высчитывал!), но никогда в своих книгах я не шел дальше тридцати-сорока убиенных. Честно скажу: по-хорошему завидую человеколюбивому доктору, – истинного понимания я добился, может быть, от нескольких не вполне здоровых личностей, а вот цифры доктора Марата по сердцу пришлись весьма многим и многим гражданам, – о невинные души! В конце концов, кинжал Шарлотты Корде окончательно обессмертил человеколюбца (о такой славе можно только мечтать!), хотя и у этой девицы были не все дома, – она явно стремилась быть казненной, шла на гильотину, как на праздник, и даже заронила в сердце несчастного и убогого Адама Люкса некрофильскую страсть к собственной персоне! Думая о казни дорогой Шарлотты и мечтая лечь рядом с ней на одну доску, Адам Люкс испытывал при этом сладострастное наслаждение, непонятное ему самому, но очень хорошо понятное мне! Ему даже можно позавидовать – его мечта сбылась… Другие поклонники Корде (она избавила их от очень неудобного человека!) тоже оказали ей посмертную честь – заявились в анатомический театр, где на столе лежало обнаженное обезглавленное тело казненной. А вы не знали? Тело девицы не сразу бросили в яму – было решено «в целях выяснения нравственности убийцы» подвергнуть ее труп безнравственному осмотру. Корде оказалась девственницей. Об этой экспертизе, гнусно смеясь, мне рассказывал сам Давид. Но его «Смерть Марата» действительно хороша…