Весна в Карфагене - Вацлав Михальский

Мария передала через служанку, что ей нездоровится, и не вышла к завтраку. Не раздеваясь, в дорожном костюме с брюками галифе и в мягких полусапожках она лежала на тахте навзничь, отодвинув подушку, и в голове у нее от возбуждения не было ни одной мысли, ни единой, а только гул… только ошеломляющая пустота после нечаянной встречи с Ее Величеством Фортуной – лицом к лицу… Кажется, жизнь вдруг повернулась к ней… Да, этот факт теперь даже заверен нотариально. Она уснула и спала долго, пока не поскреблась в дверь младшая жена Хаджибека Фатима и не пригласила ее к обеду.

Стол под белоснежной скатертью был накрыт на три персоны и сервирован на французский лад. Прислуживал молодой курчавый бербер в белых нитяных перчатках, белых брюках, белых туфлях, в короткополой синей тужурке с золочеными пуговицами – точь-в-точь как в каком-нибудь дорогом парижском ресторане.

– Графиня, я хочу вам представить великого археолога Сержа Пиккара, – церемонно произнес господин Хаджибек, указывая на поднявшегося вместе с ним из-за стола коренастого мужчину лет сорока с очень загорелым светлоглазым невыразительным лицом.

– Мари. – Она доброжелательно протянула ему руку для поцелуя.

Господин Пиккар склонился к ее руке так низко, что она смогла в упор разглядеть его черноволосую голову с круглой лысинкой посередине и лопоухие, коричневые от загара уши, шелушащиеся по краям нежной восковой кожицей. Губы у мсье Пиккара были сухие, Мария это отметила с одобрением, но он припадал к ее руке чуть дольше, чем требовали приличия, и она дала ему об этом знать едва заметным поворотом кисти. Мсье Пиккар расценил этот ее жест как щелчок по носу, шея его побагровела, он распрямился с подчеркнутым достоинством и вызывающе взглянул в лицо Марии.

"Ишь ты, с характером дядечка!" – с издевкой подумала про мсье Пиккара Мария, отвечая на его дерзкий взгляд совершенно наивным сиянием своих глаз.

– Ну как вы нашли свой корабль? – спросил ее господин Хаджибек.

– Лом как лом, – с искренним равнодушием вздохнула Мария, первой усаживаясь за стол – она осталась в этом мире одна в пятнадцать лет, у нее были суровые учителя и недюжинные актерские способности.

– Не жалеете?

– Дело сделано – чего жалеть? Все-таки, слава Богу, я могу позволить себе такую причуду, как купить останки корабля, на котором приплыла в этот край. О, как вкусно пахнет! – восхитилась Мария, когда слуга поставил на стол блюдо дымящейся баранины с жареным луком. – Какая прелесть! – И она одарила юного бербера такой обворожительной улыбкой, что у того перехватило дыхание.

"Она кокетничает со слугой, а меня будто бы и нет рядом. Ладно… еще посмотрим… – думал мсье Пиккар, стараясь справиться с раздражением. – Мы еще посмотрим, графиня… еще посмотрим…"

– Так что это вы купили, графиня? – спросил он Марию как ни в чем не бывало.

– Графиня купила у меня дредноут, – ответил за нее господин Хаджибек, – корабль…

– Не корабль, а то, что осталось от него через пятнадцать лет. Я купила у моего друга господина Хаджибека несколько сотен тонн стального лома, – пояснила она, оборачиваясь к Сержу Пиккару.

– Надо отметить сделку шампанским! – наигранно весело предложил мсье Пиккар.

Подали шампанское в серебряном ведерке с холодной водой за неимением льда.

– У нас, по русскому обычаю, принято чокаться, – сказала Мария, – вот так! – И она стукнула легонько своим бокалом сначала по бокалу господина Хаджибека, а затем мсье Пиккара.

– Хороший обычай, – сказал Пиккар, – звон бокалов услаждает слух.

Мария, не церемонясь, выпила свой бокал шампанского до дна – она знала, за что пила! Пила и думала: "Господи, спасибо тебе, Господи!" А перед глазами стояли жерла орудий главного калибра.

Мужчины последовали ее примеру и тоже выпили свои бокалы до дна.

Мария чуть захмелела, подобрела и попросила мсье Пиккара:

– Господин Пиккар, расскажите о своих открытиях. Например, расскажите мне о Карфагене, пожалуйста, я буду вам очень признательна.

– Рассказывать о Карфагене можно очень долго, – вдохновенно сказал мсье Пиккар. Его голубые глаза стали как будто бы больше, в них засветился живой огонек. – Карфаген – это моя тема, моя жизнь… Например, мало кто знает, что… – И тут он пустился в долгий и весьма красочный рассказ об отце Ганнибала Гамилькаре, о тех временах, когда Карфаген был могучим соперником Рима…

Мария с удовольствием слушала вдохновенный рассказ мсье Пиккара, отмечала, что многого о Карфагене она действительно не знает, что Серж Пиккар не так прост, как показался ей на первый взгляд, все отмечала, все слушала, а сама думала о своем. На "Генерале Алексееве" было пятьдесят трехорудийных башен – сто пятьдесят стволов… А почему бы их не установить на берегу?.. Ее крестный отец адмирал Герасимов вместе с ее родным отцом ведь демонтировали орудия с кораблей и установили их в береговой обороне Порт-Артура… Да, но кто их купит?.. Конечно, был бы жив ее благодетель банкир Жак… Был бы он жив, и она бы не оказалась сейчас здесь, в Тунизии… Ничего-ничего, надо искать ходы в военном министерстве Франции, надо ехать в Париж…

– В Париж, – промолвила она, забывшись.

– Что вы сказали, мадам? – удивленно переспросил ее мсье Пиккар, которому казалось, что она вся – внимание, что лучшего слушателя нельзя и придумать.

– Мадемуазель, – ласково взглянув на мсье Пиккара, поправила Мари.

С молоком матери всосала Машенька уважение к военным людям. В те времена, когда она возрастала в России, военная служба считалась привилегией – и важной, и почетной, и благородной. Все знатные фамилии неукоснительно отдавали своих сыновей в армию и на флот. Не зря самые любимые читателями, и в особенности читательницами, герои русских классиков – военные: Петр Гринев из "Капитанской дочки", Григорий Печорин из "Героя нашего времени", Андрей Болконский из "Войны и мира"… Даже штатский Чехов, и тот не обошел военных своим вниманием: «Дуэль», "Три сестры".

Повзрослев на чужбине, Машенька стала интересоваться: "Как же все это случилось? Как они упустили Россию?" Со многими участниками гражданской войны она переговорила с глазу на глаз, прочитала множество документов, воспоминаний. И пришла к странной мысли: русское офицерство подвело воспитание. Военные были воспитаны в духе благородства, чести, доблести, они знали, как воевать "по правилам", и не умели подличать: русские офицеры не смогли противостоять тем потокам лжи, вероломства, бесчестья и изуверской низости, что обрушили на них новые захватчики России. Например, они не были способны даже вообразить, что можно обнародовать Верховный указ о всеобщем помиловании тех, кто добровольно разоружится, и, едва приняв оружие, тут же начать расстреливать беззащитных тысячами, как это случилось в Крыму. Или соорудить первый в мире концлагерь за колючей проволокой, в чистом поле, как это было на Тамбовщине, согнать туда из окрестных деревень женщин, детей, стариков и расстреливать их из пушек шрапнелью[41]прямой наводкой. Да, русское офицерство и наша прекраснодушная интеллигенция оказались не готовы к расправе, не поверили, что в народе вдруг объявится столько способных к палачеству. Если бы палачами были лишь те, кого прислали в Россию в запломбированных вагонах, то ничего бы у них не вышло… Но, увы, слишком многие кинулись им помогать и служить, слишком многие почувствовали вкус к насилию и убийству. Пусть их одурачили, но какое это имеет значение? Интересно то, что и значительная часть русских эмигрантов не верила ни в крымскую, ни в тамбовскую, ни в другие расправы и ужасы. Слушали, кивали, а потом говорили невнятно: «Так-то оно так, да хорошо бы узнать от очевидцев…» Потом, во вторую мировую войну, эта история повторилась. Когда людям рассказывали об Освенциме, о том, что немцы сжигали в крематориях живьем, то слушающие обычно тоже кивали: «Так-то оно так, да хорошо бы узнать от очевидцев…» И не верилось им, что очевидцы вылетели в трубу… Да и как поверить? Разве какая-нибудь чеховская институтка, или студент, или Ионыч, архиерей или дама с собачкой, или подполковник Вершинин могли себе представить, например, такую картину… Петр Гринев, Григорий Печорин или Андрей Болконский предлагают своему противнику: «Бросай оружие и иди на все четыре стороны! Я тебя не трону, даю слово!» Противник бросает оружие, поворачивается спиной, чтобы идти на все четыре стороны, и тут же получает пулю в затылок от Гринева, Печорина или Болконского. Нет, такое и в голову никому не могло прийти, а вот товарищам пришло, и они легко преступили все запреты и заповеди. Преступник потому и называется преступником, что он преступает запретную черту, перед которой нормальный человек останавливается.