Шелест. Гимназист - Константин Георгиевич Калбанов

Но очень похоже. Покойный скрупулёзно, на протяжении многих лет вёл дневники, которые хранил и систематизировал. И вдруг ему это стало неинтересно. Значит, у него поменялись приоритеты. Как вариант, с момента посещения поместья и получения узора всё его существо стало направлено на службу своему господину.

Дневник я сунул во внутренний нагрудный карман. Кстати, опять моё изобретение. Аборигены обходятся боковыми наружными, европейские кафтаны ещё и большие обшлага[12] имеют, где можно носить хоть те же бумаги. Но мне этого оказалось недостаточно. Без понятия, подхватил ли кто у меня эту идею или я один такой. Но мне удобно, а потому я леплю их на всех своих кафтанах и камзолах. Дело-то не хитрое — пришить клочок подкладки.

После этого я заглянул в выдвижные ящики стола. Но там ничего интересного не нашёл. Разве только шкатулку, в которой в общей сложности обнаружилось триста пятьдесят три рубля в золоте и серебре. Деньги я без каких-либо угрызений совести ссыпал себе в карман. И как-то наплевать на неподобающее поведение, и что это не трофеи на поле боя, а самый настоящий грабёж с отягчающими.

Ещё и пожалел о том, что там не оказалось амулета портала. Возможно, господин выдаёт его своему подручному, только когда тот отправляется на дело. Лично я так и поступал бы. Уж больно дорогое удовольствие.

Наружу выбрался через окно спальни в сад, не забыв для начала сместиться к калитке во двор и закрыть её. Мне только с четвероногим сторожем не хватало схлестнуться. Но тот отчего-то вёл себя подозрительно тихо. Впрочем, разбираться по этому поводу я не стал, побежав к забору сада, за которым должен был находиться переулок. Всё меньше шансов нарваться на возможных свидетелей, чем на улице…

— Одарённый, согласившийся на узор «Повиновения»… — с сомнением произнесла Рябова, которую я вновь разбудил ни свет ни заря.

— И тем не менее, — утвердительно кивнув, заверил я.

— Но даже если и так, он что же, преставился, едва вы спросили его о сестре?

— Скажем так, я не стеснялся в методах, — уклончиво ответил я.

— Это недостойно дворянина, — заметила она, правда, как-то без огонька, всё же бывалая дама.

— Возможно. Но ради сестры я ещё и не на такое пойду.

— Ладно, опустим.

— Согласен, подробности ни к чему. А что до узора, то обращающий людей в оборотней не остановится и перед клеймением. Кстати, он не узнает о том, что носивший его клеймо мёртв?

— Нет. Вот тот, кто носил его украшение, о смерти господина непременно узнает.

— Как?

— Лишится чувств, а после поймёт, что больше не зависит от хозяина, с кончиной которого узор «Повиновения» развеивается. Подобное же свойство и у узора «Верности», но он подразумевает под собой служение роду, а потому для этого придётся изнечтожить весь род. А это достаточно сложная задача.

— Кстати, а как так получилось, что зелье блокировало дар, но узор всё равно сработал?

— Я уже говорила вам, Пётр Анисимович, что зелье блокирует вместилище, на которое и завязан дар, узоры же к вместилищу не имеют никакого отношения. Разве только его объём влияет на их количество.

— Понятно. Ну что же, пока весть о гибели Егорова не распространилась, необходимо узнать, кто такой этот господин Седов. В дневнике только имя и ничего больше. На этом записи обрываются.

— Быть может, он и не имеет никакого отношения к нашему делу, — с сомнением пожала плечами Рябова.

— Я такую возможность не исключаю. Но пока это всё, что у нас есть.

— Согласна. Тогда давайте сделаем так. Вы ложись отдыхать, а я попытаюсь выяснить всё возможное об этом господине.

— И как вы это сделаете? Надеюсь, не отправитесь прямиком в дворянское собрание? Тогда уж лучше выйти на лобное место и сообщить о наших планах во всеуслышание.

— Нет, конечно же. Навещу начальника местной гимназии. Он по долгу службы обязан знать всё дворянство в округе Курска.

— А если у Седова нет семьи?

— Не имеет значения. И да, дайте мне ваш амулет, я попрошу моих коллег слить в него понемногу Силы и заполню до краёв.

— Буду признателен, — снимая с шеи ладанку, ответил я.

О трофейном «Панцире» я говорить и не подумал. Рано ещё. Того, что он может оказаться разряженным, я даже не допускал. Это было бы невероятной глупостью со стороны Егорова. Ему ведь не нужно ни к кому обращаться, достаточно постепенно сливать часть запаса из своего вместилища.

— Кстати, Эльвира Анатольевна, я что хотел спросить. Когда я влил спящему в рот Егорову пару капель зелья, он через несколько секунд вскочил как ошпаренный.

— Ничего удивительного. Одарённые настолько привыкли к постоянной связи с даром, что даже не обращают на это внимания. Но стоит ей пропасть, как на них сразу наваливается опустошённость. Мерзкое чувство. Нас поили этим зельем в кадетском корпусе, чтобы дать понять, каково это ощущать дар, но не иметь возможности к нему прикоснуться.

— Понятно.

— Ладно, с познавательной лекцией покончено, забирайте ваши вещи и перебирайтесь в соседний номер, я его зарезервировала за вами. Наши лошади на конюшне, о них позаботился конюх. Поэтому поспите. Думаю, что часа четыре у вас есть. Пока ещё слишком рано и в гимназии я никого не застану.

— Четыре часа сна… Звучит заманчиво, — кивнув, согласился я.

Глава 19

Перебравшись в свой номер, я, не раздеваясь, лёг спать. Не то чтобы собирался воспользоваться советом Рябовой и давить на массу четыре часа. Она, конечно, пока ещё не давала повода усомниться в её честности, но и полностью доверять ей я не собираюсь. С другой стороны, час сна я себе позволить могу. Сомнительно, чтобы Воробей заявился на рынок раньше. А других знакомых у меня в Курске нет.

Когда я пришёл на рыночную площадь, торговля была уже в разгаре. На первый взгляд, никаких отличий от Воронежа. Все те же торговки, зазывающие и нахваливающие свой товар. Приценивающиеся покупатели, шпана, снующая между рядами в поисках зазевавшегося клиента, которого можно обчистить. Мальцы, деловито расхаживающие от одного прилавка к другому и предлагающие свою помощь.

Не все пробавляются мелкими кражами и попрошайничеством. Есть такие, что готовы есть только тот кусок хлеба, на который заработали. К этим годами присматриваются купцы и лавочники, а когда те входят в возраст, то привечают к себе как человека, которому можно доверять. Случается, и дочерей своих отдают за них, чтобы сильнее привязать ценного работника.

— Здравия, тётушка, — поздоровался я с дородной торговкой.

— И тебе поздорову, вьюнош.

— С зайчатиной пироги есть?

— Как не быть, есть, конечно. Только из печи, ещё горячие.

— Дай мне два куска, — выкладывая перед ней копейку, попросил я.

— Держи, милок. На здоровье.

— Спасибо. А Воробья сегодня ещё не было?

— Да как же не было. Тут крутится. Да эвон, Глашке помогает.

Я глянул в указанную сторону и приметил моего давешнего знакомого, который как раз поставил на землю корзину и принимал плату от очередной торговки в виде пряника. Я поспешил к нему, пока тот не затерялся в толпе.

— Привет, Воробей.

— И тебе поздорову, — непроизвольно воровато осматриваясь, приветствовал он меня.

— Держи, для тебя купил, — протянул я ему второй кусок пирога.

— Благодарствую, — буркнул тот в ответ, с обречённым видом принимая угощение.

— Что-то мне не нравится твой настрой. Отойдём?

— Я это… Дела у меня.

— Я тоже дурака не валяю. Отойдём. И не надо бегать, потому как поймаю.

Говорил я уверенно как человек, знающий цену своим словам, и мальчишка поверил в то, что сбежать у него не получится. Поэтому покорно пошёл рядом со мной.

— Чего такой смурной, словно на порку тебя ведут? — поинтересовался я.

— Слушай, Лукошко, ну чего ты ко мне вяжешься?

— Ты чего, Воробей, нормально же общались.

— Не нужно мне с тобой общаться. Ты меня не знаешь, я о тебе не ведаю, разошлись пути-дорожки.

— Чего так-то?

— Да ничего. Ты появился, и тут кто-то ватагу Шкворня подчистую вырезал, да и самого его чуть погодя на пустыре сыскали. А сейчас вон по рынку разговоры ходят, мол, кто-то дворянина Егорова лютой смерти предал.

А я о чём говорил. Вот такие мальцы всегда нос по ветру держат и впитывают все слухи, так как на интуитивном уровне понимают, что информация это жизнь. Вот только я никак не ожидал, что так рано станет известно о гибели этого паскуды. Стариков я связал хорошо, да и по голове им прилетело знатно.

— За Шкворня ничего не скажу, а что до дворянчика… Ты что же, Воробей, думал, я его, как тебя, пирогами потчевать буду? Правда так думал? Вот и хорошо, а то я уж решил, что с дурнем связался. Но коли ты умный, то понимание имеешь, что мы теперь с тобой