Дело о жёлтых хризантемах - Лариса Куницына

бедняжка тоже уже мертва. Так кто, если не эта ведьма, которая с утра до вечера собирает в горах колдовские травы и варит свои зелья, мог это сделать?

— И не колдовские это травы! — возразил старик, стоявший рядом, опираясь на клюку. — Мамаша Бартлен — добрая и милосердная женщина, она приютила у себя немощных людей, которым некуда идти, кроме как побираться по дворам. Многие из нас нуждаются в лечении и поддержании сил, вот она и собирает травы, чтоб готовить целебные настойки и отвары.

— Где она? — спросил Марк, обернувшись к нему.

— Она в доме, ваше сиятельство, — сообщил старик. — Она хотела выйти к людям, чтоб всё объяснить, да язык у неё, и верно, дурной, так что мы уговорили её сидеть тихо, чтоб она не разъярила толпу ещё больше.

Марк обернулся к де Ланьяку и кивнул ему, а сам взбежал по ступеням и вошёл в дом. Проходя по длинному тёмному коридору, он видел распахнутые двери, которые вели в небольшие комнаты, заставленные грубо сколоченными кроватями. На некоторых из них лежали старики и довольно молодые, но, по всему видно, больные люди. В доме стоял тяжёлый запах, но было сравнительно чисто.

Госпожу Бартлен он нашёл в её тесной комнатке, должно быть переделанной из кладовки. Здесь помещались только большой шкаф, старинная узкая кровать у двери и маленький столик с туалетными принадлежностями, над которым на стене висела круглая картина, изображавшая какую-то святую. Женщина сидела на кровати, сложив на коленях руки, и он сразу отметил её опрятное платье из дорогого сукна с белым кружевным воротником и чепец из тонкого полотна с розовой лентой. Она подняла голову, и только то, что он уже видел много изуродованных войной лиц, удержало его от потрясения. Лицо её было пересечено двумя глубокими шрамами, задевшими лоб, переносицу и левую скулу. Нанесённые ей удары были страшными, и оставалось удивляться, как ей удалось уберечь глаза и вообще остаться в живых.

Сурово взглянув на вошедшего, она спросила:

— Кто вы такой и почему ворвались в мой дом без приглашения?

Марк представился и подошёл к окну, чтоб посмотреть, что делается снаружи. Толпа рудокопов немного успокоилась, может, потому, что теперь между нею и домом стоял не один немощный старик, а цепь хорошо вооружённых рыцарей.

— Граф де Лорм, — криво усмехнулась она, от чего её лицо стало ещё более уродливым, — надо полагать, вы явились сюда, чтоб умиротворить этих разбойников, что осадили мой дом? Или вы пожелаете прослыть добрым господином и выдадите старую ведьму на расправу? Что ж, я не удивлюсь! Что Лормы, что Лианкуры, все вы хотите выглядеть просвещёнными господами, добрыми к своим подданным, а на деле не желаете и пальцем о палец ударить, чтоб позаботиться о тех, кто отдал свою молодость и здоровье на ваших рудниках. Господин маркиз считает, что о стариках и немощных должны заботиться их семьи и общины, и лишь из жалости даёт скромную сумму на их содержание. А господин Робер и вовсе спустил на меня собак, когда я пришла просить его о помощи. Только господин Аделард был заботлив настолько, что повелел выделить мне небольшое пособие, дабы я убрала нищих с глаз его гостей в свой дом, но после его смерти выплаты прекратились.

— Шрамы на вашем лице, — проговорил Марк, взглянув на неё. — Это ведь не собаки. Кто вас так?

Она внимательно взглянула на него и, не заметив в его взгляде ни отвращения, ни страха, пожала плечами.

— Это маркиза Бернадайн, сумасшедшая ведьма, которая ударила меня по лицу ножницами…

— Вы и были той камеристкой, на которую она напала? — спросил он с сочувствием. — Я слышал эту историю, но не знал, чем она закончилась.

— Её упекли в башню Лорма, а меня выдали замуж в этой глуши. Мне повезло, что мой муж был добрым и совестливым человеком и быстро привык к моему уродству. К тому же маркиз выплатил ему хорошее приданое, так что я не могу считать себя обездоленной. Но так же я не могу и видеть вокруг тех, кто действительно обездолен сверх меры. Я принимаю всех, кто приходит ко мне за помощью, и скоро мне уже некуда будет ставить кровати для них, а мой бедный сын, который итак, имея приличное жалование, перебивается с хлеба на сыр, и вовсе пойдёт по миру.

— Я понял. А теперь расскажите свою версию этой истории с колдовством и несчастными девицами.

— Я никого не убивала, — упрямо заявила она. — Здесь живут люди, полные предрассудков, что неудивительно при их тяжёлой жизни и опасной работе. Они верят в духов и колдунов. И ещё они верят своим глазам и своим соседям. Если они видят грубую уродливую старуху, которую называют ведьмой, то они так и думают. Эти девчонки в нарядных платьях и чепчиках из накрахмаленного полотна думали, что если они служат графине, то могут издеваться над бедной женщиной. А я всего лишь понадеялась, что наша юная графиня так же добра, как маркиза Мария и её дочь Марианна, и пришла за помощью для этих бедных стариков. Но, должно быть, ваша супруга ничуть не лучше Робера и его матери.

— Моей жене не доложили о вас, иначе она приняла бы вас и была бы весьма учтива. К тому же в своей жизни ей самой пришлось познать предательство и бедность, потому она наверняка помогла бы вам. Но речь теперь не о ней. Скажите мне, занимаетесь ли вы колдовством, и я поверю вам на слово.

— Я никогда не занималась столь презренным делом, как ворожба. Может, я и выгляжу, как ведьма, но я никому не желаю зла.

— Я верю вам, — Марк взглянул туда, где в дверном проёме стоял Бартлен.

Затем рядом появился Эдам со стопкой книг и тетрадей в руках. Он протиснулся мимо управляющего и, подойдя к Марку, положил свою ношу на столик.

— Я поговорил с обитателями этого дома, ваше сиятельство. Здесь нет лаборатории. Госпожа варит свои зелья на кухне. Я осмотрелся там и нашёл только вот это.

Марк перебрал книги и несколько тетрадей.

— Это не колдовские книги, мой мальчик. Это трактаты о траволечении и переписанные от руки прописи лекарственных составов.

Эдам сочувственно взглянул на пожилую женщину и кивнул.

— Я думаю, что соседи неправы, ваше сиятельство. Старики плачут, боясь за госпожу Бартлен. Ведь если её не будет, никто не позаботится о них. А некоторые уже не встают с кроватей.

— Тем не менее, нам придётся забрать её в замок.

— Но вы же сказали, что поверили