Битва в Арденнах. История боевой группы Иоахима Пейпера - Чарльз Уайтинг

— Дорогой мой генерал-полковник, по-моему, ни в какое наступление русские не пойдут. Все это — чудовищный блеф. Я уверен, что на востоке все спокойно.

На этом все и кончилось. Единственное, чего Присс смог добиться от Дитриха — это обещания, что вечером 22 декабря люфтваффе доставят Пейперу все необходимое. Ему ведь придется держаться до прибытия подкрепления — второго эшелона немецких танков. В остальном Присс в раздражении сдался, понимая, что Пейпера сейчас приносят в жертву цели, утратившей свою реальность.

А положение Пейпера в Ла-Глез ухудшалось устрашающими темпами, хотя он еще и не знал, что командование 6-й танковой армии его практически списало. На самом деле он и не мог ничего знать о том, что происходит вокруг его маленькой крепости, поскольку рации у него работали с перебоями, а Монке не счел необходимым в тот день произнести ничего, кроме бюрократического ворчания по поводу того, что Пейпер не сообщил сегодня своего местонахождения, хотя, по правде говоря, местонахождение Пейпера было его командованию прекрасно известно и без него — благодаря беспечности американских радиостанций, в ходе всей битвы сразу выдававших поступавшую к ним информацию в эфир. А одно из указаний из центра довело Пейпера до белого каления — в ответ на сведения о том, что бензина не хватает уже даже для зарядки аккумуляторов раций, командование прислало следующий текст: «Пока вы не сообщите нам, сколько точно бензина у вас осталось, на получение дополнительного горючего можете не рассчитывать!»[38]

Однако сейчас у Пейпера были еще более насущные проблемы. Американцы уже начали просачиваться в дома деревни, повсюду вспыхивали стычки, к тому же не прекращался артиллерийский обстрел, руководство которым осуществлялось, скорее всего, из бывшего командного пункта самого Пейпера в Шато-дю-Фруад-Кур. Вдобавок ко всему на него с двух сторон надвигались крупные соединения противника: 119-й пехотный полк Харрисона, из Стумона, и тактическая группа Мак-Джорджа — из долины к востоку от Ла-Глез. Пейпер поспешил выслать все танки, в которых еще осталось горючее, на отражение обеих атак, и это удалось сделать, причем Мак-Джордж в бою с ними потерял два своих танка.

Справившись с угрозой, Пейпер взялся за серьезный анализ ситуации. Все каналы снабжения перерезаны, и обещанная генералом Монке подмога становилась все призрачнее. Да, со стороны Амблева продолжала доноситься стрельба, но непонятно, являлась ли она свидетельством какого бы то ни было продвижения Монке. Скорее всего, бросок Монке увяз; похоже, что между Ла-Глез и рекой слишком много янки. Сейчас, оказавшись запертым в горной деревушке, Пейпер впервые нес действительно тяжелые потери, по большей части — от не дававшей продохнуть артиллерии американцев. Создавалось впечатление, что крах боевой группы под нарастающим давлением противника — лишь дело времени. Пейпер посмотрел в небо. Сегодня ему еще повезло — погода работала на него. Однако вроде бы прояснялось, и, конечно, когда низкие облака поднимутся, янки ударят по нему всей мощью своих военно-воздушных сил. И тогда с Пейпером будет покончено навсегда.

Вдруг пришло решение. Полковник заторопился к радиоавтомобилю, молясь, чтобы радист сумел связаться с Монке. Повезло. Пейпер смог четко изложить свое решение командиру дивизии, находящемуся в тридцати с лишним километрах. Речь его была проста и пряма:

— «Герман»[39] почти закончился. «Отто» у нас нет. Наш полный разгром — вопрос времени. Можно мы вырвемся отсюда?

3

Наступление темноты в тот день в Арденнах знаменовало собой окончание первой недели Арденнской битвы, «Битвы за Выступ» или «Наступления Рундштедта», как ее до сих пор называют в английских и американских газетах. Пока ни одна из мер, принятых Эйзенхауэром, не оказала должного эффекта. На юге Паттон совершил изумительный марш, передислоцировав три дивизии с Саара, преодолев полтораста километров незнакомых обледенелых дорог и бросив их в бой в решающий момент. Но пока явных последствий этого броска на «Выступ» не было заметно.

На севере все бросаемые Монтгомери в бой дивизии поглощались фронтом, по частям вступая в бой, так что растянувшийся на шестьдесят километров участок линии фронта корпуса Риджуэя поглотил больше дивизий, чем генерал рассчитывал. А Монтгомери все никак не мог убедить американцев, цеплявшихся за территорию с почти что невротическим упрямством, что в случае необходимости надо отступать, что обладание территорией само по себе ничего не значит.

В Лондоне стали появляться первые признаки того фурора, который вызвало назначение Монтгомери командующим северным сектором. Подробности назначения стали известны только в январе, когда опасность миновала, но и без того английские журналисты, используя для избежания цензуры старый прием цитирования «немецких источников», раструбили о том, что британскому фельдмаршалу пришлось спасать американцев вследствие неумелого командования Брэдли. Эти заявления вскоре прочли и в Америке, что послужило причиной крупной размолвки в англо-американских отношениях.

Эйзенхауэр в Париже стал практически пленником собственной военной полиции, которая сформировала вокруг него непроницаемое кольцо после того, как прошел слух о том, что Верховного главнокомандующего готовятся убить немцы, переодетые в американскую форму и свободно говорящие по-английски. Однажды ему удалось сбежать от своих охранников и выйти прогуляться. По возвращении он написал один из своих редких приказов в тот день. Текст гласил:

Паника, охватившая в тот день некоторые отделы Верховного штаба, отразилась и в тылу. В Бельгии, Люксембурге, на севере Франции по дорогам, как в худшие дни мая 1940 года, тянулись колонны граждан — сто тысяч беженцев. С окон домов снимали портреты вождей союзников, и люди стали избегать общения с военными в страхе, что шпионы и сочувствующие немцам сразу же донесут о таких контактах, как только немцы придут.

Военные вели себя немногим лучше. Большие города были полны дезертиров, которые пытались найти себе пристанище у какой-нибудь из тех шлюх, что носят деревянные башмаки на босу ногу и заполоняют солдатские бары. В учебных центрах молодых солдат, многие из которых успели пройти только шестинедельный курс, сбивали в наскоро формируемые роты — саперов, пехотинцев, танкистов, всех вперемешку — и сажали в грузовики, а штабисты за их спинами жгли секретные документы и разбивали о стену одну за другой бутылки с пивом и спиртным, чтобы до них не добрались солдаты. На каждом перекрестке солдаты останавливали всякий грузовик, джип или танк и подвергали всех находящихся там подробному досмотру. Тылы охватила беспрецедентная шпиономания.