Очень мужская работа - Сергей Жарковский

— Слышь, Комбат. Хорош. Столько людей погибло. Хорош.

— Проясните момент с выходом, пожалуйста, чёрт бы вас побрал. Вы вышли тотчас. И что же вы сказали жене?

— А что?

— А чего такого-то тут?

— А, возможно, я чего-то не понимаю. Прошу разъяснений. Вы, Владимир Сергеевич, отправились в бар. Дежурить, ждать клиента. И прямо из бара — в Зону. Куда пропал, на сколько пропал — жена не знает?

— Вовян, он просто не в курсе. Инспектор, я вам отвечу. Вы не в курсе. Ясно, женатые трекеры — редкость. У нас не принято прощаться на выходе и не принято прикидывать даже приблизительно — на сколько вышел. Сколько раз я выходил на полдня — машину из Зоны выгнать, например. А возвращался через неделю. Да любого спросите. Хоть приблуду писателя.

— Актуальное суеверие. Ясно.

— Абсолютно точно. Предзонье — рай для проповедников, шарлатанов и прочих психов. Именно потому, что любая мистическая глупость довольно быстро находит соответствующее подтверждение в реальности. В опасной реальности, смертельной. Любое суеверие актуализуется почти мгновенно. «Мамины трещины» — известный пример. «Чёрный сталкер». «Бог есть». Вы читали фон Спесивцева? Его теория о сознающей себя ноосфере Матушки — довольно популярная штука в обществе. Если её, конечно, перевести на сленг… Я сам не раз поражался. Очень похоже. Френкель, кстати, любил собрать зрителей в кабаке и часами разглагольствовал. В Сети есть. Френкель очень уважал работы фон Спесивцева. Они даже переписывались, пока фон Спесивцев не ушёл в монастырь.

— Фон Спесивцев предполагал зловещую волю Хозяев.

— Немного не так. Он предполагал, что Хозяева — изначально, как известно, мрачные, невежественные, приговорённые к смерти бандиты, уголовники — после мутации проецируют своё мрачное невежественное мировоззрение на реальность Зоны, им подчинённую.

— Там были не только уголовники, Комбат.

— Ну да. Ещё там были военные. И охрана. Лис — точно охранник… по фамилии… э-э… Тополь?

— Не надо, я знаю его фамилию.

— В общем, жаль, что там были не лауреаты Нобелевской премии мира и заслуженные учителя.

— Не будем об этом.

— Действительно, лучше на фиг. Но в последний вариант «Маленькой сумасшедшей Вселенной» фон Спесивцев вставил главу о сталкерах. Вот, кстати, достойный человек! Сталкерами он нас не называл, даже трекерами не называл, а использовал наше общественное — «ходилы». Знал, что переводиться будет книжка. Ну вот. О влиянии Зоны на нас и о нашем влиянии на Зону… «Обилие жестоких чудес Зоны — не лучшее ли подтверждение теории Дарвина, данное нам в интенсивности?» И всё такое. Хотя, боюсь, всё уже в прошлом. Не актуально.

— Гадать не будем, Пушкарёв.

— Я тоже надеюсь на лучшее. И Тополь тоже надеется. Нам с ним ох как нужно хотя бы ещё одно чудо. Бог, говорят, любит троицу. Снег там как, лежит ещё?

— Да.

— И то хлеб. Я посадил Влада в машину, сестра его поцеловала, мне пожала руку — я аж отпрянул — и вернулась в бар. После этого я долго её не встречал, хотя слухи о её бурном романе с Костем, конечно, бродили и пузырились. У меня даже Ирина допытывалась, что у Костя за чикса за такая реальная выяснилась среди унылых женских миражей Предзонья.

— Приблуда ты, блин… Инспектор, Ирина — это моя сестра Гайка.

— Спасибо, Уткин. О близнецах, значит, разговоры были?

— То-то и оно. Не о близнецах. Только о сестре. И только в связи с Костем. Один из первых парней на деревне, что вы. Про мальчишку никто и не вспоминал. И до вас, вероятно, не дошло, до скурмачей нью-йоркских. Или брюссельских? Ну закрутил авторитетный вор Роберт Гинзбург роман с некоей там. Осыпает её марсианскими камнями. Попал под каблук, как под бронетранспортёр. Она его побила, и его сердце растаяло. И всё. Верно? По-моему, очень остроумно.

— И очень эффективно.

— Всё остроумное эффективно.

— Вот вы, бля, философы! Вам бы водки сейчас друг с другом выпить!

— Снаряжение ваше было при окне?

— Конечно, причём мои окна, в отличие от окон Тополя, долговременные. Здесь я, пожалуй, замкну уста печатями здравомыслия. Без подробностей. Мы вышли с Владом в Зону приблизительно в половине второго ночи.

— Какие вещи у него были с собой?

— Сумка. Одна мягкая сумка. Он легко нёс её на плече. Судя по инерции её, визуально оценивая, весила килограммов пять-десять, не больше.

— Оружие?

— Никакого не видел. И от моего он отказывался. Тут мы с ним едва не поссорились. Без гипноза.

— Понимаю…

— Ещё бы. В конце концов он эдак по-человечески плюнул, схватил из ящика первое попавшееся — М-96, искровик — проверил предохранитель и забросил за спину. Просто чтобы я от него отстал. Я и отстал. Но вот спецкостюм мне на него напялить не удалось. Отказался категорически.

— Выраженная реакция на выход в Зону у него была?

— Нет. Прописки не было. Если он был не меченый, то очень имунный.

— А у вас?

— А это не ваше дело.

— Понимаю.

— Ещё бы, чёрт побери! Потом он сказал мне, куда мне тянуть трек.

— И куда?

— К Карьеру.

— Куда?!

— Я тоже так спросил. С той же интонацией. Только матом.

You know that feeling you get

You feel you're older than time

You ain't exactly sure

If you've been away a while

Do you keep the receipts

For the friends that you buy

And ain't it bittersweet

You were only just getting by

But I hope you know

That it won't let go

It sticks around with you until the day you die

And I hope you know that it's touch and go

I hope the tears don't stain the world that waits outside

Where did it all go wrong?

Qasis

— Мне нужно в Карьер, — повторил Влад.

— В Карьер?! — оторопело ещё раз переспросил Комбат.

— В Карьер, в Карьер, Владимир Сергеевич. Не ругайтесь только так жутко.

Комбат присел на рюкзак, закусил очередную зубочистку: в Зоне он не курил, мало кто из серьёзных сталкеров курит в Зоне — чутьё… Пить тоже… лучше не пить. И не жрать горячего. Совершенно собачья жизнь. Бережём чутьё.

— И куда же именно в Карьер?

— А как вы называете саму трансмутационную аномалию?

— Я? «Белочка», — ответил Комбат. — Я пролежал в тупике рядом с ней неделю. И всю неделю был уверен, что спятил. А сейчас мне трудно отделаться от уверенности, что и ты, Влад, сумасшедший.