Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

двинулся на юг в сопровождении Ян-Ахмет-чилибея, афыза, Мустафы-дуванщика и татарских конников. Теперь у него в обозе осталось всего два десятка боярских детей и стрельцов, один служилый толмач Бо-Гилдей, три сокольника, повара и конюхи. По росписи ему полагалось ещё два кузнеца, два портных, сапожники, плотники и скорняки. В наличии, однако, были не все из-за спешки сборов посольства. На телегах везли котлы и сёдла, палатки и всякую иную металлическую и кожаную утварь, которой ведали подьячий и казначей, а посольский голова заправлял кормами.

За день пути до Перекопа татары остановили обоз. Впереди, пересекая наискось шлях, тянулась широкая сакма[43], битая до черноты саженей на двадцать. Татары забеспокоились и поскакали разъездами в разные стороны вдоль неё.

Князь Григорий с толмачом подъехал к Ян-Ахмет-чилибею и спросил, кто здесь прошёл.

– Черкасские люди – худые люди! Шли о многие конные, тысячи две, не меньше!

– Первый раз, что ли, запорожцы промышляют Крым! – удивился Волконский.

Бо-Гилдей снова перетолковал с чилибеем.

– Он говорит, не за себя боится, – перевёл он Волконскому. – А за послов государя московского. Хан-де голову снимет за поминки!

Князь Григорий усмехнулся: то же самое ожидало бы и московского служилого.

– Он говорит, шибко надо бежать, шибко! – снова перевёл толмач.

– Скажи ему, у нас лошади истомны.

– Зачем столько рухлядь?.. Хана, говорит, хочешь видеть – бросай!..

Волконский выругался: частью имущества пришлось пожертвовать.

Татары повернули обоз в сторону и, нещадно погоняя лошадей, повели его дальней дорогой на Крым.

Когда прошли Перекоп, в обозе все расслабились. А на Троицкую субботу они добрались до Кыркора и стали лагерем на окраине посада, подле высокой скалы с замком Казы-Гирея наверху.

И тут же в стане появился копычейский голова [44]Ахмет-ага.

Волконский и Огарков, предупреждённые бакшеем, уже ожидали его. В Посольском приказе Ахмет-ага числился вторым, после Ахмет-паши, амиятом московского государя. И ему обычно везли богатые подарки.

К послам Ахмет-ага явился с десятком сейменов, разодетым, в парчовом халате, в щегольских сапожках, поделанных где-то, похоже, в Черкесском улусе. Он без церемоний первым отвесил поклон Волконскому и заявил:

– Хан велел тебе быть у него завтра на дворе, как взойдёт над минаретом солнце!

– Слово хана Казы-Гирея для нас – как воля брата его, государя Бориса Фёдоровича! – ответил Волконский. – Позволь, храбрейший из храбрых Ахмет-ага, поднести тебе честные дары от великого московского князя!

Ахмет-ага принял соболью шубу, шапку и однорядку, а к ним ещё серебряную братину и уехал.

Последним за своей долей приехал Абдул-азиз-чилибей, третий амият московского государя…

И вот утром запел, закричал сладкоголосым петушком муэдзин [45]с высокого минарета, казалось, подавая сигнал именно им, посольским…

– Ну, пошли, с Богом! – перекрестился Волконский, подмигнул Огаркову, мол, держись, старина, подбадривая, крикнул также и боярским детям: – Пошли, пошли, друзья!

Они двинулись вслед за афызом вверх по узкой извилистой дороге. Она больше походила на широкую горную тропу, по сторонам заросла высокой травой и колючим кустарником.

На первом повороте, на крохотном пятачке, для встречи послов в парадном строе застыли копычеи, воинственные, в кольчугах; блестели тускло стальные щиты, и трепетали на ветру конские хвосты на копьях, шишаках, щитах. На втором и третьем поворотах также стояли воины, сильные, угрюмые, сыто и тупо взирая на послов.

Наверху, на широкой площадке перед замком, послов уже поджидал Ахмет-ага.

Здесь послы спешились. И князь Григорий бегло осмотрелся, чтобы запомнить всё вокруг и потом точнее отразить в статейном списке[46].

С высоты птичьего полёта вниз раскрывалась величественная панорама: на долину, глиняные хижины татар, на их посольский стан. По склонам гор, покрытых зеленью, прерывистой цепочкой тянулись серые скалы. Перед самым замком же двумя рядами стояли сеймены, а за ними возвышались стены, сложенные из брёвен и глины. Издали замок выглядел внушительно. Вблизи же сразу бросалась в глаза его слабость как крепости. Спасала его только неприступная скала, на которой он приютился подобно гнезду горного орла, да ещё то, что наверх к нему вела единственная дорога, с ловушками для конных и пеших.

К послам подошёл Ахмет-ага. И в этот момент взревели трубы, а сеймены разом ударили в круглые щиты рукоятками копий.

Волконский не ожидал такого неприятного на слух лязга железа о железо и невольно поморщился.

Ахмет-ага подал знак, шум сразу стих, и он учтиво пригласил послов в замок. Они прошли перед строем сейменов и вступили на широкий двор. Посреди него играл солнечными бликами высокий фонтан с ниспадающими потоками воды. Послов провели через двор с ковровыми дорожками, выложенный узорчато кафельными плитками. Они миновали анфиладу комнат и подошли к ханским палатам, где у дверей застыли два ясаула.

Здесь Ахмет-ага и афыз отступили в сторону, передавая послов Араслану Сулеш-бику, младшему брату Ахмет-паши. Тот же пропустил вперёд Волконского и Огаркова.

Князь Григорий шагнул было к дверям ханских палат, а за ним двинулся дьяк и боярские дети с дарами, но у дверей под ноги ему с громким стуком на каменный пол упали тяжёлые, инкрустированные серебром посохи, брошенные ясаулами.

Волконский ожидал этого, этой «посошной пошлины»: она останавливала только робких.

– Того не ведаю! – твёрдо сказал он и перешагнул через посохи. Он знал, что если остановишься здесь, то ясаулы будут долго томить, не поднимать посохи, как томили уже не раз до него других русских послов, вымучивая из них плату за проход к хану.

А вслед за ним шагнул к дверям палат Огарков, стрельнув взглядом на недовольно вытянувшиеся физиономии стражников.

И вот они вступили в ханскую палату.

Казы-Гирей сидел на возвышении, под красным балдахином, поджав под себя ноги и положив на колени руки. Хан был уже далеко не молод. Седая борода, скуластое полноватое лицо и низкий морщинистый лоб сильно старили его. У него был крупный прямой нос и волевой подбородок. В Крым, на ханство, его назначил султан, тому уже более тринадцати лет назад, после смерти его старшего брата Ислама. За это время он примирил враждующих Гиреев и перевёл ближе к Крыму, на кочевья, улусы Дивеевых мурз, малых ногаев. Но большие ногаи не пошли на правый берег Дона. А от князя Уруса он получил отписку, как до того такую же отписку получил султан: чья-де Волга и Осторохань, того будет и вся Ногайская орда. И пусть он не пеняет на него, на князя Уруса. То делает он не по своей воле, а убоясь московского, которому и шерть давал потому ж. Тогда хан попробовал силой загнать больших ногаев за Дон с помощью тех же малых ногаев. Между ногайцами в приволжских степях произошли жёсткие стычки. В одной