И в сотый раз я поднимусь - Галина Артемьева

– Договорились. Вернее, не так. Есть, мой генерал! Так правильно?

– Так правильно!

Легко у них все решалось.

Ну вот, казалось бы, хеппи-энд. Свадьба состоялась. Герои сначала встретились, потом потерялись, забыли друг про друга, продираясь без особой цели по дебрям существования. Что-то нажили, что-то растеряли. Вроде бы даже набрались горького опыта. И тут – новая нечаянная встреча, любовь и теперь уже – навеки вместе. Долгий поцелуй. Титры. Нет, вернемся к долгому поцелую. Долгий-долгий, долгий поцелуй. И потом только титры под трогательную лирическую песнь. И хорошо. И на этом можно перейти к повседневным делам, забыв о тех, кто порадовал обретением вечного счастья.

Но жизнь не останавливается, продолжается, как ни вопи ей: «Эй, затормози здесь, мгновенье! Остановись. Приехали! Ты – прекрасно! Дальше – тишина!»

Саше сильнее всего на свете хотелось, чтобы больше ничего в ее жизни не происходило: ни плохого, ни хорошего. Да, знала она, знала про свой график, про то, что после долгого карабканья вверх будет какой-то передых. Но – опыт подсказывал: и передыхи кончаются. А потом – пожалуйте вниз, с ветерком!

И почему-то вместо того, чтобы просто радоваться, цвести пышным цветом и пахнуть, как ландыш после дождя, она стала переживать приступы невнятной тревоги, подобные далеким всполохам на горизонте, предвещающим грозу. Как пел кумир ее юности:

Дом стоит, свет горит,

Из окна видна даль,

Так откуда взялась

Печаль?

И вроде жив и здоров,

И вроде жить не тужить,

Так откуда взялась печаль?[9]

Хотя все вокруг твердило об обратном: впереди только счастье и радостные обретения.

Одно из них сразило буквально наповал.

Как и предполагалось, Леня улетел в Лондон на следующий день после того, как они расписались.

Саша вроде бы вернулась к размеренности обычной жизни, понимая, что ее, прежней, устоявшейся и понятной до каждой минутки, остаются считаные дни. Стала ее душа цепляться за родную рутину: завтраки с детьми, болтовня, уроки с Мишкой, который вдруг из ребенка превратился в томного юношу, мечтающего о чем угодно, только не о собственном правильно устроенном будущем. О Лене она думала с замиранием сердца. Ждала его бессонными ночами. И – не хотела перемен.

И вот, в одно прекрасное утро, когда она осталась дома одна, в дверь позвонили. Именно в дверь, а не в домофон. В последние годы московский быт складывался так, что, если дома не ждали гостей, на случайные звонки и не думали реагировать. Ну, кто это может быть? Соседи всегда предварительно по телефону справятся, есть ли кто дома. У каждого обитателя квартиры имеется свой ключ. Кто ходит по домам? Агитаторы всякие, жулье, проходимцы. Нечего и время тратить на них. Однако в тот день, услышав звонок, Саша пошла к двери, глянула в глазок и, увидев смутный женский силуэт, открыла. Открыла и – обомлела.

Она увидела… себя. Настоящую, взаправдашнюю себя, только невероятно, продуманно элегантную.

– Вы – Александра, – сказал двойник с едва уловимым акцентом. – А я – Эмилия.

Вместо того чтобы пригласить Эмилию войти, Саша, ни слова не говоря, сама вышла на площадку, обескураженно разглядывая гостью.

Та, тоже молча, достала из кармана пальто фотографию и протянула ее Саше. Это папино фото конца войны Саша очень любила и хранила в верхнем ящике письменного стола, часто доставая и разговаривая с отцом.

– Я – ваша сестра из Будапешта, – пояснила Эмилия.

Этого не могло быть, но это было!

Сестры прижались друг к другу, как срослись. Так две реки сходятся в одну – не отделить.

Все самое главное в жизни человека случается просто. Еще несколько дней назад, перед свадьбой, грустила Саша, что никого у нее родных старших не осталось, никто не порадуется вместе с ними, не благословит, не поддержит. Дети – конечно, да! Это великое счастье. Только без старших родных чувствуешь себя на сквозняке, без возможности найти убежище, гнездо, укрыться хоть на короткое время.

К тому же еще со времен далекого детства тосковала Саша, что одна, мечтала иметь сестричку, а она у нее, оказывается, была!

После Победы отец еще долго служил в армии, демобилизовали его только в 1949 году. Все это время он находился в Европе: сначала под Веной, потом в маленьком венгерском городке. Папа много рассказывал о Венгрии, а бабушка однажды шепнула Саше, что у него там осталась первая любовь. Жениться, мол, тогда нашим на иностранках не дозволялось, вот они и расстались. Саша жалела неведомую иностранку: расстаться не из-за самих себя, не поссорившись, а из-за чего-то другого, страшного, неумолимого и враждебного человеку, из-за прихотей государства – это нестерпимо больно.

Уезжая от своей возлюбленной навсегда, советский солдат-освободитель оставил часть себя там, где оставалась его любовь. Прощаясь, ни он, ни бедная его Марика не знали еще, что через девять месяцев после их последних объятий на свет появится отцовская копия – маленькая Эмилия. От отца Эмилия унаследовала ту самую фотографию и, разумеется, все остальное: волосы, глаза, губы, смех, походку, и даже привычки, и даже пристрастия.

Хоть Саша родилась на одиннадцать лет позже и от другой матери, но и ей передалось все то, чем обладала ее старшая сестра: не только внешне повторяла она отца, но и повадками, и сферой интересов.

Отец был удивительно моложав, подтянут, привлекателен. Эмилия унаследовала и эту волшебную моложавость, благодаря которой разница в возрасте между сестрами не ощущалась совершенно, а ведь и Саша сохранила повадки и облик юности.

На обороте фотокарточки, хранившейся у Эмилии, рукой отца написаны были всевозможные его данные: имя, отчество, фамилия, год и место рождения, даже адрес родителей в эвакуации. По-русски деревенская девушка Марика ни говорить, ни читать не умела. Отец знал по-мадьярски несколько слов. Как же они объяснялись, как говорили о своей любви?

Ну, положим, о любви говорить не надо. Она или есть, или нет. Если есть, зачем слова?

Марика растила свою доченьку в благоговейной любви к русскому отцу. Не по своей воле влюбленные разлучились, не было обид, разочарований. Только чистая весна чувства, которому мама Эмилии не сумела изменить, хоть и сватались к ней женихи, даже с ребенком брали: хороша была очень. Но Марике никто не был нужен, кроме любимого. О нем же напоминало дочкино личико, на которое бедная женщина не могла налюбоваться.

– Ах, если бы только твой папочка тебя видел! Ах, если бы он только знал, какая у него доченька!

Однако и это было невозможно. Мать панически боялась, что ее весточка навредит отцу.

– Его могут отправить в Сибирь или даже расстрелять, – шептала дочке Марика, объясняя той, почему нельзя искать папу.