Я люблю.Бегущая в зеркалах - Мила Бояджиева

Было начало марта, но утро выдалось из самых противных. Низкая облачность, придавившая землю тяжелым серым одеялом, сыпала густой, тающей на стекле метелью. Отчетливо, сразу с двух сторон грохотала артиллерия: войска Третьего Белорусского и Первого Прибалтийских фронтов пробивались к Кенигсбергу, служившему оплотом прусскому шовинизму.

Дорога петляла среди сосняка и занесенных снегом полей, среди которых на взгорках можно было различить красную черепичную кровлю домов и вытянутый шпиль «кирхен». Стреляли то спереди, то сзда и Остап не мог установить на чьей территории он находится в данный момент и кто он победитель или пленный.

«Кадетик» очевидно имел приличный фронтовой стаж, послужив верой и правдой какому-нибудь командному чину средней величины группы немецких войск «Север», оборонявшихся подступы к Пруссии. Мотор стучал, сильно пахло бензином, за щиток у руля была подсунута крошечная фотография: пятилетний мальчик держал на вытянутой руке огромный кабачок.

Остап притормозил у обочины, заметив, что указатель запаса топлива близок к 0. Он сразу же обнаружил течь в бензобаке, наскоро заделал отверстие кусочком толстой резины и тронулся дальше, понимая, что больше двух километров ему не протянуть. «Не фига себе, подарочек», — помянул он со злостью подсунувшем ему «кадетика» Федорчука.

Однако Клеедорф была уже совсем близко: на холме за перелеском, в кольце мощных толстоствольных деревьев виднелись характерные «замковые постройки», уже знакомые Остапу по Белоруссии и Литве.

Собственники-феодалы, не имевшие никакого представления о диалектической смене социально-экономических формаций окапывались на своих землях прочно и основательно. Полтора-два, а то и три столетия назад, они отстраивали себе родовые хоромы, подчеркивая в архитектуре присущие им личные качества — кто силу и властолюбие, кто изысканность и богатство, а кто особые пристрастия — любовь к Востоку или Византии, божественное или плотское. Таким образом эти мелкие курляндские и польские князьки, мнившие свое родовое гнездо пупом земли заявляли о себе издали, как бы предъявляя визитную карточку. Для непросвещенного взгляда Остапа вся эта тяжелая архитектура являлась просто «замком». Что ранняя или поздняя готика, что чистое барокко или эклектика — разницы не было. Замок есть замок, частно-собственническое и, следовательно, подлежащее конфискации имущество, либо культурный объект, требующий особого внимания.

Замок, открывшийся взгляду Остапа, въехавшего с дороги на широкую подъездную алею, обладал тремя, имевшими значение в данном случае качествами: он был больше других, он таил в себе опасность и он принадлежал врагу.

Вопрос о принадлежности, правда, и предстояло прояснить. По вчерашним сводкам эта территория считалась очищенной от фашистов и подчинялась законам освободительной армии. Что естественно, не мешало отступающим немцам устроить в доме засаду или просто накидать мин, коварно пристроив их в самых неожиданных местах. Допустим, дергаешь дверной звонок или протягиваешь руку к забытой на рояле вазочке и…

Остап прикидывал тактику проникновения в дом. Его мотор заглох перед самой оградой, вход за которую охраняли огромные ворота витого кованного чугуна с гербом, венчающим узорчатую коропообразную арку. Позолоченные геральдические львы тащили в лапах щит с трефовыми трилистниками по зеленому полю. «Прямо как в музее», — подумал Остап, побывавший однажды со школой в Ленинграде и слегка нажал на тяжелую створку — она не поддалась. Обнаружить защелку и отковырнуть ее язычок с помощью отвертки было делом не хитрым — ворота мягко и бесшумно открылись. По обеим сторонам дорожки, вымощенной каменными плитами шли ряды подстриженных кустарников, среди которых возвышались большие рогожные кули, очевидно, скрывавшие статуи. Метель утихла, выкинув на землю мощный снежный заряд, и теперь с голых веток высоких каштанов, с зеленой хвои вечнозеленой туи падали частые капли. Фигура человека, идущего по алее, хорошо просматривалась, представляя собой отличную мишень. Остап не стал проверять меткость предполагаемого стрелка и, обогнув массивный фонтан, выросший на его пути, свернул в боковую дорожку, намереваясь обойти здание с тыла. Двигаясь короткими перебежками, он обошел глухую стену с полукруглой башней, увенчанной кирпичной острозубой кладкой наподобие кремлевской стены и, наконец, попал на задний двор. Здесь были какие-то флигеля и пристройки хозяйственного значения, длинное строение с навесом, напоминающее конюшню, у которого притаилась шеренга пустых бочек и валялось большое тележное колесо. И двор, и строения, и замок выглядели покинутыми, хотя примет поспешных сборов, грабежа, внезапного бегства не было. По его нетронутой белизне рыхлого снега по-хозяйски расхаживала пара угольно-черных ворон.

Остап приметил дверь, ведущую внутрь дома с покрытым жестяными листами пандусом — наверное через него затаскивали ящики, вкатывали бочки и, похоже, прямо на кухню. Дверь к удивлению Остапа оказалась не заперта и он с величайшими предосторожностями проник в дом. Коридор, кухня, вымощенная кафелем с огромными металлическими чанами и медной утварью, развешанной на стенах, с двумя гигантскими плитами и стопками дров у чугунных дверец, темные переходы и анфилады комнат были настоящим сказочным королевством. Вспомнилась детская книжка «Три толстяка» с ее забавными кухонно-поварскими сценками и, конечно же, «Спящая красавица», где целое царство покоилось в заколдованном сне. В сумрачных покоях этого великолепного дома с их штофно-гобеленово-муаровым царственным уютом, с их тусклой позолотой, обрамлявшей слегка затуманенные пылью зеркала, с мебелью и отделкой из мореного дуба, с мрамором, бронзой и хрусталем, с огромными темными картинами и выцветшими старыми шпалерами, витало сонное спокойствие, отдающее тленом.

Собственно мысль о присутствии смерти была навеяна Остапу отнюдь не романтическими ассоциациями, а весьма здравыми соображениями: дом не разграблен, его не бросали в спешке хозяева и не «ликвидировала» какая-либо из вражеских сторон. При легко открываемых воротах и незапертых дверях с учетом прохождения военных частей, все это чудом уцелевшее богатство, казалось действительно заколдованным. Или же — хорошо охраняемым. Остап был готов ко всему — к свисту пули, к рявкающему «Hende hoh», потрясающему стены взрыву. Беспрепятственно попав в просторную залу, из которой поднималась лестница на третий этаж, окруженный деревянной баллюстрадой, Остап прижался за какой-то сплошь покрытый резьбой монументальной шкаф и прокричал, что есть мочи «Кто здесь? Ответьте!» — по-русски и по-немецки. Ответа не последовало. Осторожно, как канатоходец, выполняющий свой коронный трюк, поднялся он на третий этаж и стал толкать идущие вдоль балюстрады двери. Двери не открывались. Вдруг одна из них отворилась легко и Остап попал в просторную, сумрачную комнату.

Судя по массивному письменному столу с бронзовой лампой в виде лошади, это был кабинет. Стены до потолка покрывали стеллажи с рядами потемневших книг, у потухшего камина лежало несколько поленьев, а большой диван у окна был превращен в кровать. Смятые одеяла прикрывали неподвижную фигурку и уже издали Остап понял, что человек обессилен и тяжело болен.

Старик, полулежащий на высоких подушках захлебывался прерывистыми свистящими звуками, вырывающимися из посиневших запекшихся губ. Голова с крупным, почти лысым черепом запрокинулась, худые длинные пальцы судорожно вцепились в край клетчатого пледа, сжимая его у хрипящего горла так, что сквозь восковую кожу белели суставы.