Тайга - Сергей Максимов

– В побеге бывал?

– Был.

– Ну, и что – не удалось?

– Поймали.

– Да-с, братец… из нашего лагеря не легко убечь, потому – место выбрано самое подходящее: тайга, болота, тайга… Били тебя после побега?

– Били.

– Так и надо. Прикладами били?

– Всем били… и прикладами тоже.

– Прикладами – оно больно получается… – задумчиво проговорил Казарин. – Ты давно в матросах?

– Четыре месяца.

– А убежать из лагеря еще раз не хошь?

– Зачем мне бежать? Теперь уж нет смысла. Четыре года отсидел – остался всего год.

Казарин лег на спину и прикрыл лицо носовым платком.

– Да ведь всяко бывает… – сообщил он. – Был у меня один заключенный, тоже из студентов. Отсидел он семь лет, остался ему один месяц, и убег!

Он вздохнул и замолчал.

Мы везли этого борова по распоряжению заместителя начальника лагеря на Печору, где Казарину предписывалось принять новый этап заключенных, прибывших морем из Архангельска в Нарьян-Мар.

– Чудной вы народ, заключенные, – снова заговорил Казарин. – Как вас не балуй, все вы, как волки, в лес смотрите. Я, конечно, понимаю: жись подневольная – невеселая жись, но мы, начальство, помогаем вам… Вот к примеру: ты есть заключенный преступник. Так. А мы вот тебе доверяем и назначили тебя, к примеру, матросом на глиссер. Ты ходишь и ездишь без конвоя… Ну, скажи: чувствуешь ли ты, что ты есть заключенный?

– Все время чувствую, гражданин начальник.

– Это через чего же ты, интересно, чувствуешь?

– Да ведь разные пассажиры на глиссере попадаются, – уклончиво ответил я, стараясь подладиться под его тон. – Вот вы, например, пассажир ничего себе… не злобный, не ругаетесь, разговоры со мной ведете и за человека считаете…

Стрела была рассчитана мною точно: Казарин сбросил с лица платок, присел и благодушно улыбнулся.

– И тебя считаю за человека, и дневального Пахомыча, и Кирюшку-механика. Все вы есть люди.

– Вот-вот! – подхватил я. – А есть другие начальники, так те придерживаются иного взгляда на нашего брата…

– Да, начальники бывают всякие, – согласился со мною Казарин. – К преступнику особый подход надо иметь. Я вот уж пятнадцать лет по лагерям и тюрьмам работаю…

Резко затарахтел мотор глиссера, раздаваясь многоголосым эхом по тайге. Старик Пахомыч с испугу побежал к берегу, запнулся и чуть не упал. Казарин хихикнул, встал, одернул гимнастерку, привычным жестом поправил ремень с браунингом и осанисто зашагал к глиссеру. Я захватил горячий котелок с недоваренной картошкой и пошел вслед за Казариным. Кирилл уже сидел за штурвалом. Поехали. На малом газе вырулили на середину реки.

Казарин бросил в нос лодки кожаную куртку, улегся и закурил. Пахомыч, прыгая на одной ноге, надевал штаны. Присев на крашеные стлани, я принялся за чистку картошки. Выровняв глиссер, Кирилл дал полный газ. Тонко запел пропеллер, набирая скорость; лодка вздрогнула и, разрезая воду на ровные полоски, стремительно рванулась вперед. Замелькали прибрежные кусты и камыши, испуганно заметались кулички. Я взглянул на Кирилла. Ветер трепал его белокурые волосы, голубые глаза щурились от яркого солнца и ветра, нагоняя морщинки у век; от всей его невысокой мускулистой фигуры, от крепких загорелых рук, уверенно державших штурвал, веяло здоровьем и кипучей молодостью. Мне нравился этот славный паренек. Всегда веселый, он жадно любил жизнь, ловко, но честно выходил из всех переплетов, в какие частенько попадал из-за несколько дерзкого нрава, и всегда прямо говорил то, что думал. Из пяти лет, прожитых в лагере, он два года провел в штрафных изоляторах, из которых редко выходили арестанты живыми. В лагерь он попал за то, что на одном из собраний какого-то знатного пьяницу-стахановца назвал во всеуслышание «стакановцем». Об этом эпизоде он часто вспоминал и смеялся от души, когда передавал разговор со следователем НКВД по этому поводу.

– Я ему говорю: товарищ, мол, следователь, стахановец наш знатный, честное слово, ба-а-льшой любитель за галстук пропустить… Ну, чего, говорю, в этом факте особенного? И я пью, и директор завода пьет, и главный инженер пьет, да и вы, пожалуй, при случае дернете… Забава одна! А следователь отвечает: «Ну вот, забава эта выйдет тебе двумя, а то и тремя годами лагеря». Только ошибся товарищ следователь: пятью она мне обернулась! Забава!

Мне особенно нравилась эта поговорка Кирилла. Слово «забава» он частенько произносил в конце фразы с легкой усмешкой и покачиванием головы.

Закусили картошкой с хлебом. Казарин угостил нас колбасой, выпил стаканчик водки и мгновенно уснул. Пахомыч заботливо укрыл его своим ватным бушлатом. Вскоре Пахомычу стало холодно – тонкая арестантская гимнастерка не защищала от пронзительного ветра, он ежился и ложился на дно лодки.

– Что, старый чёрт? Начальника пожалел, а сам дохнешь с холода! – ругался Кирилл. – Небось, он тебе водки не дал, а ты ему – бушлат. Забава!

– Он все же хозяин… – оправдывался старик.

– Хозяин, хозяин… – передразнивал Кирилл. – Вот через этого хозяина и окочуришься. Возьми мое одеяло… На! Бери!

Время бежало. Несколько раз поднималась щетинистая голова Казарина. Кисло улыбаясь, он оглядывался по сторонам и снова завертывался в бушлат Пахомыча.

Наступили сумерки. Из-за темной стены леса лениво выползла огромная желтая луна. Над рекой заклубился туман, повеяло вечерней свежестью, густо запахло сосной. Нежные очертания прибрежных кустов вырастали в фантастические фигуры, угрюмо застывшие над черной водой.

На душе стало как-то тоскливо и тревожно.

Два раза мы предлагали Казарину пристать к берегу и заночевать, но он упрямо отказывался: ему к утру надо было попасть в Усть-Цильму. Ехать же в темноте по каменистой таежной реке со скоростью пятьдесят километров в час становилось опасно: налететь с такой скоростью на подводный камень – значило сломать себе шею.

Кирилл убавил газ. Я видел, как беспокойно поблескивали его глаза, полуоткрытые губы обнажали две светлые, крепко стиснутые полоски зубов. Пахомыч равнодушно поглаживал бороду и молчал. Казарин спал.

Все чаще и чаще глиссер подпрыгивал на порогах. Мотор ревел, однотонно и надоедливо. Благополучно миновав на малых оборотах Лосиный порог, мы выехали на широкое разводье, – впереди далеко расстилалась водная ширь. Лунная дорожка пересекала ее, дрожа на мелкой зыби. Кирилл дал полный газ. Но едва стремительно рванулся глиссер, как сильный толчок повалил нас со скамеек, лодка наклонилась набок, черпнула бортом воду, круто повернулась и медленно поползла в сторону. Кирилл мгновенно выключил мотор, и лодка стала. На наше счастье, мы налетели не на камень, а на край песчаной отмели, чуть покрытую водой.

Во весь рост быстро вскочил Казарин и, прикрывая испуг громкой матерщиной, заорал: