Осень в карманах - Андрей Аствацатуров

Молодых ученых поселили в небольшом хостеле, где были комнаты на двенадцать человек. Конференция успешно стартовала и шла своим чередом. Утром молодые ученые заседали под руководством пожилых профессоров, обсуждали Крым, его историю, культуру, метафизику, днем купались, а по ночам, запершись в комнатах, пили местное вино, заедая его кабачковой икрой. Поначалу все шло хорошо.

Но среди Сашиных соседей неожиданно обнаружился один очень неприятный тип, Юра Савченков. Мы его за глаза называли Юрой Гнутым. Я несколько раз встречал его у себя на факультете и даже сейчас иногда встречаю. Худенький, скромно одетый, с редкими белесыми волосами. Когда мы учились, я не помнил, чтобы он чем-нибудь выделялся. Разве только тем, что слишком уж быстро бегал по лестницам и подхалимничал перед преподавателями, за что его и прозвали Гнутым. Но в целом он, кажется, никого особо не раздражал. А тут вдруг, как только приехал, начал регулярно таскаться к организаторам конференции с доносами. Так, мол, и так, мои соседи, молодые ученые из Питера, по ночам шумят и распивают спиртные напитки. Примите меры. Погребняку и другим сделали серьезное внушение и пригрозили сообщить по месту учебы.

Все страшно разозлились и решили Савченкова как следует проучить. Собрались после очередного заседания в комнате и принялись обсуждать, как бы это сделать поэффектней, пофантазийней и с размахом. Совещались долго. Аспирант с кафедры русской истории предложил устроить Гнутому темную и как следует выписать ему «по всему периметру». Другой, с истории средних веков, уговаривал подсыпать Гнутому в утреннюю кашу слабительного.

Но тут слово попросил Саша Погребняк. Он взял театральную паузу и, когда все замолчали, объявил, что в присутствии Савченкова нужно устроить «панковский ужин».

– Это будет похуже всяких там «слабительных» и «по всему периметру», – заверил собрание будущий постмодернист.

Что такое «панковский ужин», никто не знал, и Погребняк подробно всё объяснил. Надо взять таз с дерьмом, сказал он, поставить под кровать Савченкова и замаскировать его так, чтоб не было видно. А на одеяло вылить кабачковой икры. Желательно побольше, например, две банки. И прикрыть всё это покрывалом. Потом, когда войдет Савченков…

И Погребняк подробно рассказал, что следует сделать «потом»…

Следующим вечером, когда Савченков появился в комнате, все уже были там и его ждали. Под кроватью, как было условлено, стоял таз с дерьмом, распространяя ужасную вонь, а на одеяло была обильно вылита кабачковая икра. Ничего не подозревая, Савченков подошел к своей постели и поднял покрывало. В нос ему резко ударил запах дерьма, а на одеяле он увидел кучи светло-коричневого месива.

– Господи… – едва слышно прошептал он и тут же всё задернул.

– Юра, что там у тебя? – самым невинным тоном спросил Погребняк, сидевший на соседней кровати.

–  Ничего, – покраснел Савченков.

–  Как это «ничего»? Ну-ка дай посмотреть. – Погребняк приподнялся и резко сдернул покрывало с его кровати. – Юра, да ты обосрался!

Савченков стоял весь красный и потный.

– Не ори, – тихо попросил он.

Было видно, что он готов сквозь землю провалиться.

Но тут оказалось, что самое главное было еще впереди.

– Парни! – позвал Погребняк. – У Савченкова на кровати говно! Свежее говно!

С этими словами он достал из кармана специально припасенную алюминиевую ложку. Это был условный знак.

– Свежее говно! Свежее говно! – радостно загалдели все и, выхватив ложки, бросились к кровати Савченкова. Там они принялись прямо с одеяла сгребать коричневое месиво ложками и тут же его поедать.

Савченков с полсекунды очумело смотрел на всё это, а потом вдруг побледнел и схватился рукой за железную спинку кровати.

– Юрка! – крикнул ему кто-то. – Не отставай! Бери тоже ложку, а то тебе не достанется!

Но Савченков с диким воплем кинулся за дверь.

Спустя пять минут Погребняк вышел на улицу. Стояла теплая июньская ночь. На темном южном небе загадочно мерцали созвездия. Вокруг растекался степной покой, пахло свежей зеленью и было слышно, как ритмично стрекочут цикады. Савченкова он обнаружил возле забора. Тот стоял, согнувшись в три погибели, и блевал. Погребняк подошел к нему и ласково приобнял за плечи.

– Пошли, Юра, – дружелюбно позвал он.

Савченков помотал головой.

– Пошли, – повторил Погребняк и добавил: – Мы там тебе оставили немного…

Ответом Погребняку был очередной рвотный спазм. Погребняк пожал плечами и вернулся к ребятам – нужно было ликвидировать последствия панковского ужина и проветрить помещение. А Савченков в тот раз так и не явился. Где он провел ночь – для всех осталось загадкой, но на следующее утро, никому ничего не говоря, он забрал вещи и перебрался в частный сектор.

Моя июньская память чудовищно хаотична. Она перескакивает с одного на другое, как крымская цикада, меняя города, климатические зоны и действующих лиц. Угомонившись, она возвращает меня туда, где я в данный момент нахожусь, – в аудиторию № 321. Саша Погребняк по-прежнему стоит у окна, а я сижу за монитором и читаю почту. Мы оба скрываемся от июня.

Когда-то в детстве и в самом раннем отрочестве я изнывал от одиночества и, возвращаясь из школы, часто мечтал о лете, что вот в один июньский день я зайду в свою парадную, открою старый почтовый ящик и найду там письма, адресованные только одному мне. Обязательно со штемпелем «Почта СССР». Причем от самых невероятных и неслучившихся в моей жизни людей. От добрых соседей, с которыми я не был знаком, от заботливых родственников, которых я никогда не знал, от любимой девушки, которая понятия не имела о моем существовании, от благородных друзей или даже от великодушных врагов, которые обо мне и думать забыли… Мне представлялся теплый июньский вечер. Впереди целое лето: сначала дача в Комарове, потом Коктебель и горячее соленое море. И вот я сижу за столом, перекладываю письма и жадно их читаю.

Что ж… Теперь моя мечта, видно, сбылась. Фаустовское одиночество, томившее почти два тысячелетия Европу, для меня давно в прошлом. Письма на мою почту приходят регулярно. Их много, как фруктов и овощей на южном базаре.

– Чего это ты там затих? – снова прерывает мои размышления Погребняк. – Долго я еще буду тебя ждать?

Ему в самом деле скучно и не терпится куда-нибудь пойти. Рядом с ним беспомощно бьется о стекло одинокий июньский комар.

– Сейчас, Саша. Еще одно письмо… извини, тут от начальства… и пойдем.

Пока мы разговариваем, за окнами начинают раздаваться крики. Они приближаются и становятся всё громче. Я поднимаюсь из-за стола и подхожу к окну, узнать, что там происходит.

– Всё, наконец? Ты уже закончил? – поднимает брови Погребняк.

– Погоди… – я открываю створку окна и выглядываю наружу. С третьего этажа Галерная улица очень хорошо просматривается. Внизу под нашим окном проходит группа молодых людей. Все они, несмотря на лето и жаркий вечер, в бело-голубых шарфах и шапках. Это болельщики «Зенита». Все-таки хорошо, думаю я, что мы с Сашей здесь, а они – там. От этой мысли мне делается спокойнее. Болельщиков – человек двадцать. И чего их сюда занесло?