Сегодня – позавчера. Испытание огнем - Виталий Храмов

– Я не убивал.

– Я знаю. Рассказывай, что успел нарыть. И отомри! Уже можно. Придётся только потом на камеру всё рассказать и показать.

Я стал рассказывать. Всё, что знал. Про типа с запиской и номером машины, Отморозка, кума, торговцев органами. Всё, что знал.

А потом заговорил Полкан:

– Ох, и влип ты, Витя! Ох, и влип! И мы все. Куманёк твой в командировке загнулся уже на второй день. Из граника прямо в окно его кабинета саданули. Этот, с номером, его человек. Его тело уже нашли. Тела этих двоих, что за твоей женой присматривали, тоже нашли. Сын моего друга, которого ты покалечил, а потом его добили, приставил их к ней. Он был краем уха в теме. Как про её медкомиссию узнал, подстраховался. Не был он ни придурком, ни психом, так, придуривался. Да не смотри на меня так, не знаю, было меж ними или нет, я свечку не держал. С его стороны был интерес, с её… Она же у нас видная была. Бог им судья. И тебе. И мне. Мы с его отцом как два осла, дон кихоты, блин, пытались этих мразей в город не пустить. Как видишь, ничего не вышло. Они её оперировали прямо в реанимационной горбольницы. Органы прямым рейсом ушли в Израиль. А тебя как торпеду снарядили. Одноразовый убийца. Отвлекающий манёвр. И со своей задачей ты справился блестяще. Такой ил со дна поднял, что вся крупная рыба незаметно ушла. Но зато привлёк к делу так много глаз, что тут работает аж две пары зачистки. Одну ты имел возможность рассмотреть. Лишние жертвы неизбежны.

– Я сожалею.

– Уже поздно. Всем нам. Они теперь зачищают следы. Прощай. Не удивляйся, если я зарежусь случайно безопасной бритвой.

– Я не знал.

– И я не знал. И что с этим делать, не знаю. Генералы мои из столицы уже не на моей стороне. Я от них получил прямое указание из тебя рядить козла отпущения и концы зачищать. Я был нерасторопен, потому зачищают меня. Давай рассказывай всё на камеру, заканчивай эту историю. Жене своей там привет передавай. Если я успею первым, так и быть, я передам.

Мы крепко пожали друг другу руки.

Через день он застрелил из табельного именного пистолета жену, младшего сына (старший учился в другом городе), собаку, поднялся на крышу своего девятиэтажного дома, встав на край, спиной к улице, выстрелил себе в рот и упал под окна своей квартиры – жил он в ведомственной квартире на первом этаже.

Такова была официальная версия.

Это мне рассказал тот самый хозяин холдинга, гаражи которого я охранял и сына которого я искалечил. Он сидел напротив меня в допросной.

– Я не убивал вашего сына.

– Я знаю. Его убил его охранник. Зря ты его отвязал. Это не важно. Ты всего лишь торпеда.

– Я сожалею. Простите.

– Бог простит.

Мы помолчали. О чём говорить? Я всё сказал, спросить, зачем он здесь, не решался. Решил своими глазами меня увидеть?

– Когда я звонил вам, вы мне обещали, что я труп. Ваше обещание в силе?

Он смотрел на меня выжидательно, потом ответил:

– Зачем?

– Они меня держали в палатах с туберкулёзниками. Открытая форма. Я сгнию заживо. Я им нужен для суда. Видно, фарс будет. Прошу о милосердии.

Он ещё некоторое время смотрел на меня в упор, потом встал, сказал:

– Посмотрим. Если не утону в собственном унитазе.

И ушёл.

Он пьяным уснул за рулём. Влетел в столб. Умер на руках врачей «скорой».

Потом был суд. Судилище. А адвоката мне дали, что стал лепить из меня народного героя, мстителя. По следствию, сын хозяина холдинга убил мою жену, я убил его – вот и всё. Отец парня с горя напился и разбился. Вскрылась его многолетняя дружба с полковником милиции, боясь позора, тот тоже покончил с собой, прихватив семью, чтоб не скучно было.

Я отказался от этого адвоката – я не герой. Я дурак. Дурачина-простофиля. Дали другого – старого, опытного, но давно и безнадёжно пропитого. А вот к нему нареканий нет – сработал четко и очень грамотно. Насколько это было возможно.

В зале суда я видел мать покалеченного мной парня, своих родных, мать, отца, сестру, тещу с тестем. И сына. Он не слушал суда. Не понимал, о чём говорили. Он не отрывал от меня взгляда, и глаза его кричали: «Ты обещал! Ты обещал вернуться! Ты обещал, что всё будет нормально!»

Я не сдержал никаких обещаний. Я сделал настолько всё плохо, насколько было возможно. Я не мог смотреть сыну в глаза.

В зале суда были и ещё глаза, что искали моего взгляда. Перевалочная база. Ну вот на хрена они-то припёрлись?

До зачитывания приговора суд доведён не был. Как известно, суд – дело долгое. Не одного дня дело. Бывает, не одного года. И хотя моё дело двигалось галопом, люди хозяина холдинга успели раньше.

Однажды вечером дверь камеры (меня, как опасного, стали держать в одиночном изоляторе, но только после установления заражения тубиком) скрипнула, открылась, впустив двоих синих от наколок личностей. Я сразу всё понял. Торпеды. Такие же, как и я.

И был благодарен их инициатору.

Я встал, сделал шаг им навстречу, остановился, заложив руки за спину. Мужчина должен принять смерть стоя, глядя прямо ей в глаза. Я кивнул своим убийцам, как хорошим знакомым, они сосредоточенно кивнули в ответ и нанесли удары заточками. Один в печень, другой в шею, вскрывая сонную артерию.

Последнее, что я видел – как лужа моей крови заливает бетонный пол.

Темно. Больно. Опять. Я опять не умер. Опять! Где я?

– Где я?

– Не шуми, командир, – голос Кота. Капитана Матушкина. Семёна.

Я опять в прошлом. Я всё ещё на войне. Что за напасть! Кузьмин! Данилов! Вы категорически не желаете умирать!

– Где я?

– В подвале. Тихо. Тут немцы кругом.

– Кто ещё жив?

– Прохор, я, Ваня, Брасень и Федя. Больше никто.

– Раненые?

– Двое. Те, что тут лежали. Тяжелые. Было четверо. Прохор не смог всех…

– Тс-с…

– Да ладно. Те, что здесь, никогда об этом слова не скажут. Если бы не Прохор… Он нас всех спас.

– Как он?

– Спит. Как мёртвый. Даже не дышит. Пульс едва прощупывается.

– Транс.

– Ага. Ты спи, командир. Прохор велел всем спать.

– А немцы?

– Не полезут, если шуметь не будем. Я вход гранатой завалил. Тихо будем сидеть – не станут копать.

Я жив благодаря чуду. И чудо это носит имя Прохор. Я поблагодарил Бога, что он пересёк наши пути. И уснул.