Двоепапство - Владимир Поляков

- Два бочонка пороха и огонь в моей руке. Выстрелите – я упаду и будет взрыв.Подойдёте – и будет взрыв. Страха нет, я отравлен тем же ядом и скоро умру. Но вы, жители Авиньона, вы не бойтесь, - ещё громче воскликнул Виттерштейн, видя, что толпа готова удариться в бегство. - Взрыв, когда бы он ни случился, будет направлен в сторону Папского дворца и вглубь. Я не инквизитор, хоть и вынужден был скрываться под маской одного из них. Невинные не должны быть убиты и замучены. Это путь их Бога. Того, который перестал быть моим. Ибо не может человек стоять на коленях и возносить хвалу тому, чьим именем творятся немыслимые зверства над единоверцами. Пусты оправдания тех, кто называет жертв еретиками или ворожеями. И пусты слова мучительно умершего на кресте, раз своей пастве он несёт лишь муки и с самого рождения клеймит младенцев первородным грехом, который обязаны те искупать всю свою жизнь. Потому слушайте же то, что говорит вам отринувший веру смиренных рабов, веру готовых смотреть на казнь родных и близких своих, лишь бессильно плача, а то и слёзы скрывая, опасаясь следующими оказаться на костре. Слушайте, ибо я не только слово принёс, но и делом предварил его, избавив мир от чудовищ в образе человеческом и рядящихся в одежды праведников.!

Убеждённость. И подтверждение слов делами. Быть может, Отто не столь многому научился в Риме, у Борджиа, но уж то, что слова никогда не должны расходиться с делами он запомнил крепко. Как оказалось, на всю жизнь запомнил. Сейчас абсолютная уверенность, отсутствия ничтожной доли лукавства в звучащих, разносящихся по площади словах, поневоле приковывали к себе всеобщее внимание. Отто делился с заворожёнными людьми мыслями, идущими от сердца, к тому же выстраданными за долгие месяцы сперва в Риме, а потом и тут, в сердце всего того, что было ему до глубины души ненавистно.

- Бог есть в каждом из нас, необходимо лишь взглянуть внутрь, отбросить навязанное и познать истинное. Только тогда увидишь тропу, что приведёт тебя… И мало кто из вас сделает круг, вновь придя к Саваофу и сыну его, Иисусу!

Да не будет пред вами запретов, помимо тех, которые вы сами изберёте, дабы не уподобляться тупым животным. И не уподобляясь стаду овечьему особенно ведь глупее его сложно найти тварей. Тому стаду, которым именуют вас снова и снова в храмах. А вы лишь смиренно блеете, крестясь и, благодаря и щедро платя «руном златым и серебряным».

- Иисус любит тех, за кого он умер на кресте, смертью своей искупив…

Неожиданно для себя Отто одним лишь взмахом руки и презрительной гримасой заставил заткнуться посреди фразы какого-то человека. И новые слова, на сей раз про любовь.

- Любовь дарят лишь тем, кто этого достоин, но не тем, кто её требует! Или вымогает, твердя, что ты обязан любить всех, даже врагов или омерзительных тебе существ. Говорит и при том лжёт, потому как есть ли любовь в кострах и плетях, в творящихся под покровом тьмы в монастырях развращении юных мальчиков и прямом насилии над ними? Нет её там. Потому не ждите любви от небес, там лишь ложь.

И всепрощение ложно, ибо прощая, вы дозволяете обидчикам снова и снова торжествовать, пользуясь вашей слабостью, может и не тела либо разума, но духа.

Потому трижды проклят слабый духом. Собою же и проклят! Плодами же проклятья пользуются не сильные, но хитрые. Торжествующе хохочущие после того, как прочитают вам проповедь о благости смиренных и терпеливых.

Всё больше людей. всё внимательнее они. И порой возникающий то ропот, но перешёптывания – это показывало Виттерштейну, что он выбрал верную тактику. Страх и интерес. Просто страх у стражников, видящих огонь и убеждённых, что взрыв может произойти в любое мгновение. А стрелять без приказа… приказа действительно высших тут, в Авиньоне – означало навлечь на себя множество кар не небесным. А самых настоящих земных.

Обольщаться не стоило. Было очевидно – долго ему говорить не дадут. В любое мгновение вонзившаяся в грудь стрела. Арбалетный болт, пуля могли оборвать его и так догорающую жизнь. Значит, следовало успеть сказать самое главное.

- Я могу не успеть! Скажу лишь, что ищите дорогу к собственному пути среди сказанного и не только. Мудрость, приводящую каждого на особую трону. Ведь Templi omnium hominum pacis abbas готов узреть и принять каждого, кто достаточно умён, смел и упорен, чтобы сделать первый шаг.Запомните! Templi omnium hominum pacis abbas! И Отрывки из Книги Тайн, Книги Времён и Книги Гордости станут вашей путеводной звездой. Проще же всего узреть путь утром, когда остаётся лишь та самая, путеводная. Имеющие уши да слышат, имеющие разум да поймут! Я сделал то, что был должен и не боюсь того, что будет. Ибо страх – есть главный ваш враг. Из страха люди ломают свои души, делая чистоту грязью, решительность превращая в угодничество, а смелость переплавляя в подлость. И никогда не становитесь на колени, лишь одно преклоняя перед достойными того! Ибо в этом есть…

Боль. Она пришла внезапно, но тут же отступила. Лишь улыбка, пусть и кривая, появилась на лице монаха-отступника, увидевшего вонзившиеся в него арбалетные болты, легко пробившие носимую под рясой броню.

- Я ухожу в огне, - прохрипел Отто. – И пусть он сожжет крылья ангелов и одежду самого Саваофа!

Падающий вниз сосуд в пламенем, вспыхнувшие доски, пропитанные маслом. Порох… И взрыв, который действительно оказался направлен в сторону Папского дворца.

Правда и любопытствующим досталось. Порыв горячего воздуха. разбрасывающий всех и вся. Оглушающий грохот, крики… И место взрыва, которое хоть идолжны были заделать в скором времени, но вот память то стереть будет гораздо сложнее. Подобного Авиньон ещё не видел…

***

От некстати нахлынувших мыслей о недавно произошедшем Юлий II вновь скривился. А куда деваться? Сейчас каменщики заделывали огромную воронку, оставшуюся после взрыва на площади перед Папским дворцом, а заодно исправляли менее значимые повреждения. Но это зримые следы, которые можно скрыть. Страшным было другое, и под другим он подразумевал не только смерти кардинала Крамера и иных высокопоставленных инквизиторов, но и наиболее опасное – публичность. Проклятый Господом Виттерштейн своим предсмертным выступлением на площади сказал слишком много и сделал это чересчур ярко, оставшись в памяти многочисленных авиньонцев. Слухи же, они всегда расползались слишком быстро и очень далеко.

Не просто слова, а настоящая проповедь, направленная против всего и всех, но первей всего против авиньонского святого престола и инквизиции. Поэтому прежде всего требовалось понять – был ли Отто Виттерштейн одиночкой или… Вот «или» по настоящему пугало Джулиано делла Ровере. Одно дело бороться с ересями или там мусульманами, а совсем иное с чем-то совсем неведомым и от того куда более пугающим. Очень уж уверенно говорил мертвец, упоминая некие таинственные Книги Тайн, Времён и Гордости. Счесть это бредом безумца? Но безумец не смог бы сперва подобраться к вершине Ордена Братьев-проповедников, а затем её уничтожить. Да и принесение себя в жертву было слишком хорошо подготовлено, спланировано, осуществлено. Так одиночки не действуют!

Скрип двери. Взгляд в сторону входа, и Юлий II увидел того, в ком никогда не сомневался. Одного из немногих действительно верных, потому как связанных с ним по крови людей – кардинала Джироламо Бассо делла Ровере.