Тысяча жизней - Жан-Поль Бельмондо
Шрифт:
Интервал:
У нас были все шансы повеселиться, как никогда.
В Гонконге мы превзошли себя в розыгрышах до такой степени, что на карту оказалось поставлено место директора отеля, и только тогда мы смилостивились и угомонились.
Однажды, поздно вечером, мы с Жилем решили достать Брока, который ужинал с Мнушкиным. Мы вызываем его через одного из его ассистентов, под тем предлогом, что мы, совершенно голые, шокируем публику на дискотеке в подвале. Зная его как облупленного, мы догадываемся, что он сделает.
И действительно, он является голым на танцпол. Вот только мы, разумеется, одеты, и даже очень хорошо – костюм-галстук-сигара. Как и большинство клиентов, которые спокойно танцевали до вторжения этого эксгибициониста. Мы хохочем, а он скукоживается, но потом поздравляет нас с удачной шуткой.
Этот эпизод натолкнул меня на другую мысль: войти в лифт в костюме Адама, с аккуратно сложенными брюками на руке, и здороваться с людьми, когда откроются двери.
Признаюсь, я тогда вошел во вкус этого любительского эксгибиционизма и нарочно останавливал кабину на каждом этаже.
Потом, ибо я ненасытен, удивляя, я предложил друзьям опустошить бассейн «Хилтона» и поплавать в нем голыми и без воды.
Директор, которому сообщили, что в его заведении происходит злостное нарушение приличий, явился лично и увидел нас, плавающих брассом в пустом бассейне. Для очистки совести он спросил нас, что мы делаем. Мы, как ни в чем не бывало, ответили: «Не видите, что ли? Плаваем!»
Нас едва не забрала гонконгская полиция, которая наверняка была не ласковее французской, особенно с такими смутьянами и провокаторами, как мы, да еще и иностранцами.
Директор, итальянец, с которым мы прониклись друг к другу симпатией (столько приходилось объясняться за наши глупости!), взял нас с Жилем «на слабо»: мол, мы побоимся пройти по карнизу последнего этажа отеля, шестьдесят пятого! Только это нам и надо было: рискованный трюк. Мы вылезаем на карниз, Жиль впереди, я сзади, и выполняем эквилибристический номер дуэтом.
Преодолев всего несколько метров под взглядом ангелов с неба, мы слышим сверху голос патрона «Хилтона», который умоляет нас прекратить опасную игру. Он жалеет об этом пари всей душой.
От одного быстрого взгляда на него я мог бы упасть, до того он смешон: на коленях, молитвенно сложив руки, с мольбой в глазах, он кричит: «Смилуйтесь! Смилуйтесь!» Мы, великодушные натуры, в конце концов пожалели его. Бедняга рискует своей работой, когда мы забавляемся, рискуя нашей жизнью.
Именно Жиль Деламар научил меня выполнять трюки, не слишком подвергая себя опасности, сводя к минимуму возможности несчастного случая.
На протяжении всей моей карьеры я пользовался его уроками, чтобы остаться невредимым. И потом, мне, как и во всем остальном, везло. Не в пример Жилю, который через год после наших азиатских приключений погиб в Ле Бурже, дублируя Жана Маре, в развороте на скользкой дороге.
Это была тяжелая утрата – потерять его, веселого полубога, искреннего и надежного, добродушного и такого славного.
Трагическая смерть моего друга не отвратила меня от трюков и не отбила вкус к риску. Жизнь на всю катушку, без страха, не оглядываясь через плечо, ибо дорога убегает назад слишком быстро, – это стало генеральной линией моего существования.
Отцовство могло бы привить мне тревогу, консерватизм, страх перед будущим. Я должен был бы, будь я «нормальным» отцом, держать своих детей под стеклянным колпаком, чтобы обезопасить их. От чего? От войны? От смерти? Это было не в моей власти. От непредвиденного? Конечно же, нет. Не лишать их того, что имеет такой чудесный вкус, что постоянно вдыхает жизнь, воодушевляет. Я хотел, чтобы у них было такое же радостное детство, как у меня; я хотел быть отцом таким же снисходительным и нежным, каким был мой отец.
Правда, у меня не было его спокойствия, и я исступленно валял дурака, был персональным клоуном для моих трех дорогих малышей, Патрисии, Флоранс и Поля.
Чтобы позабавить друзей и удовлетворить режиссеров, я превосхожу себя; чтобы услышать смех моих детей, я и вовсе готов прыгнуть выше головы. Подавая зачастую плохой пример. Или хороший? Иногда это кончается плохо. (Особенно для меня.)
Есть один трюк, который я могу выполнять дома и который они обожают, – Тарзан. Я разбегаюсь из конца коридора, колотя себя по груди и издавая соответствующий клич, и запрыгиваю на турник, прибитый над дверью ванной. Раскачиваюсь и делаю переворот.
Вот только однажды турник меня подвел. Бросившись всем своим весом на перекладину, я чувствую, что она вот-вот треснет. И падаю на пол с перекладиной во рту, как в мультике.
Мне больно, зубы сломаны, нос разбит, хлещет кровь, но надо держать лицо перед малышами, чтобы они не слишком испугались. И я пытаюсь рассмеяться, но улыбка моя ни на что не похожа. Изо рта падают белые осколки и красные сгустки.
Неудобство моей профессии в том, что надо всегда хорошо выглядеть; иначе возникнут проблемы с ролью или малодушными продюсерами. Я не могу остаться таким, с зияющей дырой на месте рта, тем более что неудобно ни есть, ни даже говорить.
Я прыгаю в самолет в Соединенные Штаты, чтобы мне восстановили пристойную челюсть. Чтобы не было никаких слухов на мой счет и никому не вздумалось завязать со мной разговор, я засовываю в рот огромную сигару.
Увы, я натыкаюсь на знакомого. Вернее, это знакомый натыкается на меня, сев рядом. Немецкий актер Хорст Буххольц, человек добродушный и болтливый, очень хочет скоротать время полета за беседой. Что меня совсем не устраивает. Я бормочу сквозь сломанные зубы что-то неразборчивое, чтобы отвадить его, но он упорствует, засыпая меня вопросами. Худший полет в моей жизни.
В машине я не намного спокойнее, когда со мной дети. Думаю, я очень быстро передал им любовь к быстрой езде, особенно Полю, который стал, как я и надеялся, когда он родился, пилотом «Формулы-1».
Маленькими я сажал их на колени, чтобы они вели сами, и давал, когда только мог, повертеть ручки. Они визжали от радости, когда, возвращаясь в наш дом в Сен-Морисе, я на полной скорости въезжал на парковку у церкви и юзил на ручном тормозе.
Моей тогдашней игрушкой был «Мини-Купер» с жесткой подвеской, и я испытывал его выносливость и надежность. Которая оказалась под вопросом, ибо однажды он загорелся, когда я кружил на нем по парковке.
Я сумел быстро вытащить трех моих ангелочков. Но, признаюсь, не особенно гордился a posteriori[42] этой операцией. Мой друг Шарль Жерар говорил, что нет вины производителя в том, что у меня всегда был талант все ломать: машины, ракетки, лыжи, яхты…
Особенно ему досаждало, что я губил яхты. Потому что из-за меня мы часто оказывались с заглохшим мотором посреди моря с перспективой несколько тяжких часов добираться вплавь или грести на шлюпке.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!