Реквием по мечте - Хьюберт Селби

Мысль пойти на улицу и посмотреть, что там происхо­дит, пришла к Гарри во время рекламы, но он никак не мог возбудить в себе энтузиазм. Каждый раз он играл с этой проскальзывающей в голове мыслью, но все равно продол­жал смотреть по телевизору кино. Наконец Мэрион верну­лась домой, бледная от пудры и пронизывающего улично­го ветра. Холодно, поежилась она, выскальзывая из паль­то. Не могла поймать такси целую вечность. Да уж, сучья погодка. Она долго и тщательно разглаживала пальто, ве­шая его в шкаф, чувствуя неловкость, потом на пару се­кунд закрыла глаза, стараясь усилием воли избавиться от напряжения в животе и блеска в глазах, прежде чем повер­нуться лицом к Гарри. В общем, деньги я достала, — она старалась, чтобы ее голос звучал как можно более естест­венно и беззаботно, — вот, держи. Она отдала деньги Гар­ри. Отлично. Теперь мы в дамках. Он постарался рассла­биться и не просто игнорировать, но полностью отрицать тот факт, что в комнате появилось почти физическое ощу­щение неловкости. Мэрион откинулась на спинку дивана, скрестила ноги и склонила голову набок, улыбаясь и стара­ясь говорить как можно более беззаботным голосом: а что это за фильм, милый? Гарри пожал плечами: не знаю, толь­ко что включил. Мэрион кивнула и уставилась в экран, — держись, держись, держись, — хотя она отлично понимала, что вот так вот сидеть и делать вид, что ничего особенного не произошло, что все нормально, что ничего не измени­лось, не только бесполезно, но и бессмысленно. Это было просто абсурдно, и она невольно дернула плечом, когда это слово эхом отозвалось в ее голове, к тому же она была слишком умна, чтобы попасть в ловушку собственных ил­люзий. Она прекрасно понимала, что не станет говорить об этом с Гарри, что это только все усугубит, сделает на­много хуже, однако она не могла отрицать произошедшего сама перед собой. Она глубоко вздохнула, придя и приняв этот вывод. Что случилось, то случилось. Она просто при­мет это и позволит своим мыслям перекочевать из ее сознания куда-нибудь подальше, не посвящая в них Гарри... Она снова невольно пожала плечами. Да и вряд ли он ее об этом спросит. Она вздохнула, улыбнулась смотревшему на нее Гарри, погладила его по шее: я люблю тебя, Гарри. Он поцеловал ее: я тоже тебя люблю. Она снова улыбнулась ему, и тогда он переключил свое внимание на происходя­щее на экране, и она тоже какое-то время смотрела на эк­ран, стараясь не обращать внимания на сжавшиеся в тугой узел внутренности, потом поднялась с дивана: я, пожалуй, пойду поставлюсь. Ты со мной? Нет, я недавно догнался, так что на этот раз без меня. Она автоматически улыбну­лась еще раз и пошла в ванную, стараясь убедить себя в том, что ей только показалось, что Гарри ведет себя стран­но. Уколовшись, она немного посидела, позволив своим противоречиям раствориться в приятной теплой волне прихода, почувствовав, как на ее лице появляется нор­мальная, настоящая улыбка, после чего встала и вернулась в комнату. Она обняла Гарри и погладила его шею, потом поцеловала в ухо и начала поглаживать по груди, и он по­степенно стал отвечать на ее ласки. Они словно отчаянно пытались удержать друг друга, целуясь, гладя, обнимаясь. На заднем плане что-то бубнил телевизор. Потом они ре­шили перебраться в спальню, где Гарри стал обнимать ее с нарастающей силой, а она прильнула к нему и целовала его, покусывая, пока он целовал ее тело в попытках разбу­дить страсть, которая сама найдет выход, но чего-то не хва­тало, что-то обламывало, и, несмотря на все их старания, они никак не могли сделать так, чтобы физические дейст­вия стали чем-то большим, чем просто действия, и чем больше они старались, тем глубже уходили каждый в свою скорлупку стыда, до тех пор, пока они не приняли обоюд­ное молчаливое соглашение прекратить бестолковую воз­ню и не зависли где-то между сном и расслабленным бодр­ствованием.

Теперь Сара постоянно носила красное платье. И золотые туфли. Ада по-прежнему поддерживала ее волосы в форме, а если она высказывала предположение, что, мол, стран­ное дело с этим шоу, Сара отмахивалась от нее, всем своим видом доказывая абсурдность ее слов. Иногда к ней в гос­ти заходили другие соседки, принося с собой пирожные или пончики, но у Сары никогда не возникало желания поесть. Она до сих пор мечтала быть zophtic. Да у тебя уже кожа на руках висит как старая тряпка, а ты все не ешь и думаешь про zophtic. Будь zophtic сколько тебе влезет, толь­ко все равно нужно мясо на костях нарастить. Однако Са­ра все равно отказывалась от еды, бесконечно пила кофе и болтала о своем появлении на телевидении. Телевизор не выключался, и Сара внимательно отсматривала все игры-угадайки, чтобы можно было участвовать в любой из них без подготовки. Потом подруги расходились по домам, а она продолжала сидеть и смотреть телевизор, кивая голо­вой и улыбаясь, представляя, как она стоит там, у микро­фона, с полным достоинством и отвечает на вопросы с та­кой легкостью, словно они взяты из детской книжки, и зрители аплодировали, и она получала все призы, а потом произносила краткое заявление о том, что она не станет брать призы себе, а отдаст их нуждающимся, и снова гром аплодисментов, переходящих в овацию, и фотографии в газетах и в шестичасовых новостях, и даже в полуночных, она улыбается, а люди на улицах скандируют: МЫ ЛЮ­БИМ САРУ, МЫ ЛЮБИМ САРУ, МЫ ЛЮБИМ САРУ, — она вздохнула с улыбкой и обхватила себя за плечи. Одна­ко каждый день по утрам она стала чувствовать себя стран­но. Она задергивала тюль и занавески, время от времени подходила к окнам, чтобы посмотреть, чуть отодвинув за­навеску, не наблюдает ли кто за ней, пытаясь обозреть как можно большую территорию и при этом не выдать своего присутствия «шпионам», а потом снова возвращалась в свое кресло и краем глаза наблюдала за холодильником, который стоял на своем месте молча, напуганный. Иногда она вдруг вскакивала и на цыпочках медленно шла к вход­ной двери, прижималась к ней ухом, и долгое время слу­шала, задерживая дыхание, чтобы они не слышали ее, по­том нагибалась к замочной скважине и подглядывала, но они всегда успевали исчезнуть из поля зрения прежде, чем она их засекала. Она снова принимала несколько таблеток валиума, садилась в кресло и смотрела все сериалы подряд, хватаясь время от времени за грудь, если какая-нибудь мать беспокоилась о своем сыне, говоря женщине на экра­не, что понимает ее и знает, каково это — скучать по сыну. Мой единственный ребенок, мой мальчик, а у меня даже его телефона нет. Но он сильно занят, знаете ли. У него свой бизнес. Он профессионал, мой Гарри, и скоро он сде­лает меня бабушкой, — и Сара успокаивала женщину, го­воря, что все будет хорошо, а потом принимала еще не­сколько таблеток, и веки ее тяжелели, и неясная печаль са­ваном окутывала ее, и слезы прокладывали дорожки на ее щеках, когда приходило время вечерних и ночных передач, и даже собственное появление в одиннадцатичасовых но­востях не могло утешить ее, и она смотрела на экран сквозь пелену слез, сумбурно молясь о том, чтобы ей наконец пришел ответ с телевидения, и она узнала название и время выхода передачи, и чтобы Гарри приехал к ней в гости со своей невестой, и они бы вместе попили чай, и она бы рассказала им, в каком шоу ее покажут, и надела бы крас­ное платье, — о, Сеймур, ты помнишь красное платье? Бар-мицва Гарри? Что-то не так, Сеймур? Ты тоже при­дешь на шоу, и мы выиграем все призы и отдадим их бед­ным людям, им будет так приятно, и у Гарри родится наш внучек, и она будет зорко следить за машинами... Да, с ма­шинами надо всегда быть начеку: когда они так вот мед­ленно ездят по улицам и мужчина смотрит по сторонам, жди беды; и я буду сидеть с моим маленьким внучком, а ее научу правильно готовить фаршированную рыбу, которая так нравится Гарри и... почему ты не разговариваешь со мной, Сеймур? Почему просто стоишь и смотришь на ме­ня? Пойдем уже спать, пойдем, пойдем... и Сара Голдфарб пошла спать, держа Сеймура, Гарри и внука за руки, и те­левизор плавал в ее переполненном слезами сознании, и слезы текли из ее глаз, отчего подушка, на которую она преклонила голову, промокла насквозь...