Реквием по мечте - Хьюберт Селби

Постепенно Гарри и Тайрон слились с клоакой, в которой им приходилось вариться ежедневно. Это была постепенная прогрессия, как у большинства болезней, и всеподавляющая потребность в наркотике заставляла их закрывать глаза па многое, кое-что приукрашивать, а остальное принимать как часть жизни. Но с каждым днем правду становилось все труднее не замечать, хотя зависимость привычно и надежно искажала правду до приемлемых форм. Их болезнь сделала возможной веру в любую ложь, которая была им удобна, лишь бы и дальше можно было этой болезни потворствовать, доходило до того что они убеждали себя, что не больны вовсе. Они взбирались но старым крошащимся лестницам к разрушенные квартиры, где укрывались разрушеннные люди, где штукатурка отваливалась от стен, обнажая огромные дыры в стенах с поломанными перекрытиями, а под ногами шныряли гигантские крысы, они пропитаны отчаянием, так же как обитатели этих мест, постоянно что-нибудь вынюхивая и ощупывая людей, валявшихся в отключке. Теперь Гарри и Тайрон всюду ходили вместе, невзирая на черно-белую схему, потому что быть одному повышало шансы нарваться на ограбление, а то и убийство. Все торчки выглядели и воняли как хорьки, тот острый помоечный запах ни с чем не спутаешь, он проникает сквозь одежду и пропитанный холодом воздух. Поначалу Тайрон и Гарри держались у края этих зон опустошения, наблюдая костры В заброшенных зданиях со стороны, но со временем им пришлось проникать все глубже и глубже в опасную территорию. Поначалу их вылазки были робкими и неглубокими, теперь же они стали более осторожными, но и более уверенными, появилась необходимость оказаться там, где происходило движение, до того, как все закончится и останется ничья земля, усеянная пустыми пакетиками, разбитыми бутылками, бесчувственными телами и одним-двумя трупами. Если у них появлялся малейший шанс поправиться, они автоматически его использовали, в угоду болезни, и хотя какая-то часть все еще пыталась сопротивляться, но она была такой маленькой и находилась так глубоко, что воспринималась как старый сон из прошлой жизни. Теперь их жизнью распоряжалась безумная и жадная потребность, она отдавала приказы, которым они подчинялись.

Каждый день им приходилось тяжелее предыдущего, и они были на грани отчаяния. Много раз их кидали на сотню там, на пару в другом месте, но таковы были законы этого подмира, и им оставалось лишь поднять еще денег и продолжать свои поиски и движения, пока им доставалось то, что нужно. Много раз им удавалось лишь достать пару доз, поправиться и продолжать поиски героина для Мэрион и Элис, но за частую у девушек между уколами проходило очень много времени. Поправившись, Тайрон и Гарри договаривались пойти домой, даже если им удастся взять только пару доз для их подруг, однако каждый раз, когда они доставали пару чеков, они тут же проставлялись сами, зная, что для них всех будет лучше, если они останутся там, где происходили некие события, и продолжат поиски, чтобы их подруги могли раскумариться по-человечески. Они уверяли самих себя, что лучше уж вообще ничего, чем мало, и кто знает, что может произойти, пока их не будет. И когда они возвращались домой, ложь их звучала весьма убедительно, потому что они сами в нее верили.

Иногда они вспоминали о старике, но старались тут же загнать эти воспоминания как можно дальше, уверяя себя, что с ними ничего подобного случиться не может и они предпримут что-нибудь до того, как это про изойдет. И каждый раз, когда они видели торчков, продающих за укол чьи-нибудь часы или очки или набирающих воду для укола из унитаза, они думали, что до такого они никогда не опустятся. Одно слово подсесть, но такое дерьмо — удел животных. Однако постепенно многие вещи стали приниматься как-то очень легко. Недавно они шли с другими торчками на замут к одному барыге, и вдруг из подъездa выскочил какой-то чувак, приставил барыге пистолет к голове и снес ему полбашки, забрал героин и свалил, бормоча себе под нос что-то насчет гондона, который пытался его кинуть. Торчки посмотрели на барыгу, из головы которого толчками выходила кровь, и разошлись. Замерзшее тело было найдено через восемь часов.

Перед тем как отправиться к Аде, Сара приняла еще таб­летку валиума. Они сидели, пили чай, болтали и смотрели телевизор. Может, теперь, когда праздники закончились, они все-таки скажут тебе, в каком шоу ты должна высту­пить? На подходе очередные праздники. Потом снова. Так всегда. Сейчас мы между праздниками. Может, когда я по­звоню им еще раз, они все же найдут мою карточку. А мо­жет, они уже нашли ее и ждут, когда я им позвоню. Ада по­жала плечами: возможно, кто их знает. Только тебе все рав­но надо поесть. И сиди спокойно, мне надо подкрасить корни. Мне не нравится, что ты такая худая. Зато красное платье сидит идеально. Идеально, идеально. Только вот ты далеко не в идеальной форме. Тебе нужно есть. Э, ты гово­ришь прямо как мой холодильник. Ада посмотрела на нее широко раскрытыми глазами, на миг позабыв про телеви­зор: как холодильник? А как говорят холодильники? Помимо того, что они грохочут, и гудят, и иногда останавлива­ются, как мой? Сара пожала плечами: да пошли они. Сара, с тобой все в порядке? Конечно, а в чем дело? В чем дело? Дело в том, что ты плохо выглядишь. Ты выглядишь уста­лой и... — Я почти zophtic. Тебе надо увидеть меня в золо­тых туфлях и красном платье. Сара, с тобой что-то не так. Я рада, что ты влезаешь в свое платье, но я обеспокоена. Глаза у тебя совсем нездоровые, золотко. Давай я приго­товлю тебе что-нибудь поесть... суп, например. Я сварила свежий, прошу тебя. Сара покачала головой и отмахну­лась. Нет, нет, нет. Не сейчас. Позже. Сара поднялась. Мне надо пойти позвонить. Я чувствую, они нашли мою кар­точку. Ада выглядела грустной и обеспокоенной: ты гово­рила это уже сто раз. Я знаю, знаю, но сегодня все по-дру­гому... Я это чувствую... Чувствую...

Гарри и Тайрон провели много долгих часов, бродя по ули­цам и переулкам, борясь с сильнейшим пронизывающим ветром с дождем и снегом. Если они останавливались хотя бы ненадолго, им было очень трудно заставить себя идти дальше. Их ноги онемели и, казалось, примерзали к земле, и боль поднималась от ступней к коленям. Они старались поворачиваться спинами к ветру, но как бы они ни верте­лись, ветер постоянно дул им в лицо. Они закутывались в свои куртки, но им все равно было настолько холодно, что они уже не могли говорить друг с другом, и просто иногда кивали. Из их глаз и носов текло, на лицах застывал тон­кий слой льда. Они посматривали в сторону отсветов кост­ров в заброшенных зданиях, и им хотелось пойти туда и немного погреться, но они прекрасно знали, что стоит им приблизиться, как их тут же обчистят до нитки, так что приходилось терпеть боль и холод, пока наконец им не удалось достать двенадцать доз, после чего они быстро уш­ли из района. Забежав в общественный туалет у станции подземки, они закрылись в кабинке и начали жечь бумагу, чтобы хоть немного согреться, потом набрали воды из ржавого туалетного бачка, поставились, и просто стояли там, прислонившись к стенам, чувствуя, как тепло прихо­да разламывает лед в их крови и костях, потом, стерев ис­парину с лиц, улыбнулись друг другу и хлопнули по рукам: офигительный перец, мужик. Да, детка, это что-то. Они вышли из туалета и стали неторопливо спускаться в метро, ощущая тепло и спокойствие.

По улицам пошли слухи, что через пару дней в городе появится хороший героин. Все покивали, сказали ага и ра­зошлись по своим делам, собираясь пережить еще один день. Однако разговоры о том, что Харлан Джефферсон хо­чет слить перед Рождеством пару килограммов, потому что он хороший христианин и баптист и не хотел бы, чтобы ко­му-то было плохо в эти дни, не прекращались. И люди дей­ствительно поверили в это, потому, что хотели поверить, и потому, что это было очень похоже на Харлана. В воздухе витало легкое напряжение и ожидание. А потом стали гово­рить о том, что цена будет вдвое выше обычной и продавать будут чуть ли не оптом, и тогда поверили все. Через подзем­ку, автобус и Гудзонские «трубы» пришла молва, что завтра вечером, в десять, на большом пустыре в районе заброшен­ных зданий будет продаваться кайф, но брать можно будет не меньше чем полвеса, на пятьсот баксов. Да, блин, пять сотен за полвеса — просто чума, но делать-то нечего, а? За просто так тебя никто ставить не собирается. Уличные торчки засуетились, пытаясь найти денег на замут, но пять сотен для многих была непомерная сумма. Ежедневные мутки, мелкие кражи, помощь за деньги другим торчкам, чтобы замутить пару чеков и то было проблемой, но пять сотен??? Бля, да где ж их достать-то? Однако гонки продол­жались. Если они не смогут достать денег, чтобы купить свои пять грамм, то, может, получится хотя бы купить несколько доз у тех, кто возьмет на пятьсот, хотя цены на че­ки тоже подскочат, это уж как пить дать, братан.