Купчихи, дворянки, магнатки. Женщины-предпринимательницы в России XIX века - Галина Ульянова

С возрастом парадоксальность ее поведения, девизом которого могла бы стать русская пословица «копеечка рубль бережет», выразилась в нескольких странных поступках. Так, чтобы не платить гильдейский взнос в Москве, где он был максимальным и составлял по 3‐й гильдии 66 рублей в год (по указу 12 ноября 1839 года «О переложении на серебро разных податей и сборов»), она в 1851 году перевелась в звенигородское купечество, где гильдейский взнос был 45 рублей. Таким образом она сэкономила 20 рублей. Позже она перешла в ейское купечество, где гильдейский взнос платить не требовалось в силу существовавших льгот.

Дело в том, что после присоединения в результате военных походов второй половины XVIII века при Екатерине II обширных причерноморских территорий российское государство стремилось экономически развивать там города и порты. Для этого местные жители и иногородние купцы получали льготы, в частности освобождение от уплаты гильдейского сбора по законам 1848 и 1854 годов. Царский указ 1848 года назывался «Об открытии на Азовском море в пределах Войска Черноморского портового города Ейска» и гласил:

Желавшие строить в Ейске дома получали до 1 января 1859 года бесплатно земельные участки. Те, кто поселялся в Ейске (или был по статусу его жителем), также до 1 января 1859 года на пятнадцать лет, «считая со времени водворения», освобождались «от всех вообще гильдейских и других казенных податей и повинностей». Им предоставлялось право все эти годы вести торговлю без платежа гильдейских повинностей в самом Ейске, а также во всей Ставропольской губернии, на земле Войска Черноморского и в Кавказском крае. Но в том случае, если они вели торговлю «в других местах России», они обязаны были платить там подати по гильдиям.

Факт перехода Носовой в купечество Звенигорода и потом Ейска вызвал подозрения московской администрации в уклонении Носовой от правильного платежа налога. «Хитромудрой» в своей страсти экономить купчихе пришлось выкручиваться, привирая, что она якобы имела планы построить фабрики в этих маленьких городах, но потом будто бы не успела. Конечно, Носова, изготавливавшая сукна для национальных костюмов горцев — черкесок, — имела право как торговавшая в Кавказском крае регистрироваться в Ейске, но была поймана на том, что схитрила и подозревалась в избегании уплаты правильных налогов. Ведь, несмотря на покупку дома в Ейске, она продолжала жить и вести почти весь бизнес в Москве. Тут интересны черты характера, которые она проявила в этой ситуации: если задуматься о цели перехода Носовой в ейское купечество, то выйдет, что вся сложная комбинация, включившая покупку дома и смену формального статуса, была задумана только для того, чтобы сэкономить 66 рублей в год, что для Носовой было мизерной суммой — 0,01 % ее доходов.

Ее сын Василий позже так и объяснял: «Какие мы ейские купцы? Просто гильдейское свидетельство в Ейске выправляли — дешевле было, чем в Москве, вот и все».

Было бы неверным утверждать, что Носова, проявляя деспотизм, не любила своих детей. Напротив, она стремилась сплотить их и научить всему тому, что дает возможность стать неуязвимым — и в смысле богатства, и по социальному статусу. Решение она видела, прежде всего, в том, чтобы удерживать широкий круг покупателей за счет высокого качества продукции, невозможного без передовых технологий.

В воспоминаниях ее праправнука Ю. А. Бахрушина есть любопытные детали жизни этой семьи. Например, он пишет, что его прадед, Дмитрий Васильевич (сын Носовой), «интересуясь красильным делом, завел по этому предмету обширную библиотеку и самостоятельно изучил красильное производство», а дед, Василий Дмитриевич (внук Носовой), так же «в молодости на фабрике прошел всё производство». Тут действовал важный принцип: «Хороший хозяин должен уметь сам делать всё то, что выполняют его рабочие».

Еще при жизни Носовой курс на укрепление сплоченности семьи принимал формы визуальной фиксации. Например, в 1840‐е годы был написан маслом групповой портрет детей Василия Носова, внуков Натальи. (Сохранился ли портрет до наших дней — неизвестно.) Обратимся вновь к свидетельству Ю. А. Бахрушина:

В среде московского богатого купечества такие портреты были редки, однако имелись (например, у Мамонтовых), и надо отметить, что их присутствие в гостиной семейного дома было напоминанием о семейных ценностях и своеобразной прививкой от расхлябанности. Ролевая модель в известной мере формировалась и при помощи таких портретов.

Наталья желала, чтобы «железная» внутрисемейная дисциплина оставалась стержнем в отношениях потомков после ее смерти. Носова выразила в завещании свою последнюю волю словами:

Наказ основательницы семейного бизнеса неукоснительно выполнялся, в 1880 году сыновья учредили паевое промышленно-торговое «Товарищество мануфактур братьев Носовых» с капиталом 3 миллиона рублей, сохранившее семейный характер.

Ключом для понимания психологии купцов — владельцев фабрик в XIX веке является фраза Владимира Рябушинского, высказанная им уже в эмиграции: «Свое фабричное дело мы любили и ценили. Родовые фабрики были для нас то же самое, что родовые замки для средневековых рыцарей».

В купеческих семьях фабрика, знаменовавшая собой высшую ступень организации бизнеса, была смыслом существования (работа для пользы) и источником доходов, поддерживавших жизнь семьи. Переход предприятия от поколения к поколению должен был обеспечивать надежность бизнеса, снижать риски, сплачивать членов семьи ради общего дела.

Купчиха 1‐й гильдии вдова Афимья Терентьевна Белова имела шерстоткацкую фабрику, унаследованную от мужа и позже переданную в руки сыновей. Она вышла замуж в семнадцать лет, в восемнадцать родила первенца Петра, затем еще семерых детей, в пятьдесят пять овдовела и взяла дела фабрики в свои руки, а всего прожила не менее семидесяти лет.

В 1813 году у ее мужа (он был старше на девять лет) имелась в Москве фабрика шелковых платков, где числились 67 рабочих. Фабрика находилась на Семеновской (ныне Таганской) улице, в пяти минутах пешего хода от Таганской площади. На территории домовладения располагался жилой дом Беловых и стояли несколько флигелей, занятых фабрикой и другими подсобными помещениями. Само домовладение принадлежало жене, Афимье Беловой, и, возможно, являлось ее приданым. В 1830‐е годы, когда пошла мода на шали, купец Белов переключился на изготовление, наряду с платками, этого ходового и одновременно дорогого товара. Для изготовления шалей закупалось лучшее сырье — испанская шерсть, персидский шелк и английская хлопчатобумажная пряжа.