Батый. Полет на спине дракона - Олег Широкий

Только этим он докажет Уке, что тоже на что-то годится. Только этим он заставит её пожалеть о том, что она так опрометчиво и жестоко его когда-то разлюбила.

После — когда он уже утвердился в этом достойном, мужественном решении — Джучи слегка помучивала совесть. Ведь лично ему Темуджин ничего плохого не сделал. И сыном признал, и все разговоры о его рождении пресекал. А что прямым наследником не провозгласил — так и не мог таким опасным решением общество будоражить, и без того врагов невпроворот.

Джучи ему дерзил почти в открытую, а Темуджин за это... владением одарил. Получается, что хочет Джучи ударить отца тем самым мечом, который отцом и подарен. Грязновато... но...

Чтобы совестью не мучиться, нужно просто кое-что не забывать.

«Темуджин ему не отец», — это первое.

«Темуджин — кровавое чудовище», — это второе.

«Темуджин не милость ему оказал, а сделал своим травильным барсом», — это третье.

За прогулки в одиночестве Джучи боролся всю жизнь, и вот только теперь, став ильханом[79], он мог себе наконец их позволить. А раньше — только с тургаудами. Скачи себе, куда пожелаешь, но чтоб тебя было издали видно. Как-то раз, на далёкой тангутской войне, он сбежал от охраны... по витым заросшим тропкам Алашаньских гор, в опьянении гонялся за фазанами хара-такя и, как назло, нарвался на тангутский разъезд. Всё кончилось тогда благополучно для него, а два человека из тех, кто отвечал за его безопасность, не выдержали палочного угощения — скончались.

Темуджин его тогда даже не пожурил: «Сынок, ты волен скакать, куда пожелаешь. Дело тургаудов — хоть на голове стоять, но если что с тобой, они в ответе... спиной и головой».

Вообще-то подобные прогулки в роду рыжих борджигинов не приветствовались, ибо когда-то не довели до добра его деда Есугей-багатура. Не таскался бы в одиночку по степи — глядишь, и прожил бы подольше. «Какие были времена, — думал Джучи с тоской, — такой важный человек, а свобода была». Страсть к одиночеству ещё с детства делала Джучи непохожим на остальных братьев — Джагатая и Угэдэя.

На Иртыше он сам себе хозяин, и пусть его здесь схватит залётный кыпчакский отряд, ну и что? Всё равно он будет охотиться один. А если что случится, никого за это не накажут. Таково его, Джучи, высочайшее повеление.

Это произошло через несколько месяцев после того, как он укоренился на Иртыше. Легко повелевать, да только вот когда однажды на горизонте средь жёлтого марева осенней травы показался чужой одинокий всадник, Джучи вздрогнул и пожалел, что сзади не скачет охрана. Испуг сменился ураганным ужасом, когда, ещё по неясным очертаниям (не наваждение ли?), он узнал того, кто приближался неотвратимо, как возмездие. Тяжёлым усилием воли хан удержал коня, чтобы не броситься наутёк...

— Здравствуй, повелитель, — окликнул его Маркуз несколько небрежно. — Ну, давай поговорим. Ты один, и я один. Ты же столько лет хотел со мной уравняться. Уж не знаю, спуститься до меня или взлететь — теперь уж не важно.

Они уже долго ехали стремя в стремя, объезжая сусликовые норы, а Джучи всё никак не мог раскрыть рот — не снится ли ему всё это?

— Знаю, не жалуешь меня, но это круги на воде. Мне жаль, что я дал повод себя ненавидеть, не хотел, не стремился. Прости, я должен причинить ещё одну боль твоей гордыне, но выслушай меня спокойно, без сердца. С Уке просто так получилось, на судьбе написано. Никого я не заколдовывал, да и не смог бы. Она сама... Я знаю, тебе было бы легче, если бы заколдовал. А так — и опереться не на что. Просто разлюбила и всё. Без волшебства. Так бывает, увы.

Джучи посмотрел на своего врага, как раненая косуля в глаза рыси. У Маркуза на лице было заботливое сострадание. Потом брови дёрнулись вверх, как будто что-то нашёл в траве.

— Я, кажется, придумал, чем тебя утешить, хоть немного. Уке никогда тебя не любила, даже вначале. Только хотела из твоих кусочков слепить своего багатура, о котором мечтала. Так что ничего ты не потерял, кроме морока. Но ей не нужен и я... такой, какой есть, без тумана. Просто из меня мечту слепить получилось. Я ей в этом помог, а знаешь почему?

Джучи вяло дёрнул головой. Он не знал.

— От страха, простого человеческого страха.

— Да ну? — Это были первые произнесённые Джучи слова.

Маркуз улыбнулся:

— Ну вот, повелитель, ты и разморозился. Знаешь, есть такая бабочка. У неё наряд, как у ядовитой осы, чтобы птица не склевала, так вот и я. Никакой не чародей. Это Темуджиновы шептуны рассыпали о нас всякие небылицы. И убить меня легко, как ту бабочку...

— И как всех пришедших, да? — спросил Джучи уже что-то связное.

Из-под копыт выпорхнула стайка куропаток, и Маркуз как-то очень по-простому вздрогнул. Это было необычно, и Джучи впервые увидел в своём враге человеческое.

— Кто ты такой, Маркуз?

— Я подневольный человек, повелитель. Всегда, всю жизнь. Мой господин не снаружи — внутри, я чувствую его всё время. Не смогу объяснить, почему такое рабство куда страшнее. Матери своей я не помню, детства не помню, почти... Какие-то лысые скалы без леса, кумирни, жара... Нас всех (кого потом так страшно назвали — пришедшие) прежние хозяева продали несторианским священникам из Уйгурии. Даже не как рабов, нет, как снадобье... из-за того дара, — он всё, что у меня есть.

— А те, прежние хозяева, кто они были? И что за дар такой?

— Я их не помню, хан. А что до дара... ох, как сказать проще... У каждого своя страсть, так вот я могу её усилить и немного развернуть, как летящее в тебя копьё. Но если у врага копья нет, я беспомощен, как та бабочка. И ещё я могу сделать так, чтобы человек потом не помнил, что бросил это копьё.

— Теб-Тенгри, ты сделал с ним такое? — осенило Джучи, который вдруг почувствовал, как его впервые за долгие годы отпустило.

— Да, тогда, много трав назад, у колыбели Бату. Этот всемогущий шаман, этот всесильный служитель вашей богини Этуген имел желание — свалить Темуджина... Я разбудил это желание раньше срока и немного отвёл в сторону, потом сделал так, что он всё забыл.

— Всё равно немало, — удивлённо откликнулся Джучи.

— А твоя Уке решила, что его мощные чары я поборол своими, сильнейшими. Но сила-то была его, а не моя. Уке подумала, что я великий колдун. А я ничего не знаю, ничего не умею делать, кроме этого. А кто научил — не помню.

— Наверное, кто-то слегка развернул твоё копьё и сделал так, что ты всё забыл? — ухмыльнулся хан, и Маркуз опять дёрнулся, как лошадь от слепня. — Не ты же один умеешь усыплять память?

— Ну, легче твоей гордыне, повелитель, нет? Я даже не знаю, сколько мне лет.

Ничто так не радует, как чужая слабость. Конная прогулка затягивалась. Успокоившись, Джучи рассказал историю отцовой юности. Как к нему приходили таинственные люди со ЗНАКАМИ, и что из этого вышло. Поведал про незнакомого Бога, «который един». Маркуз махнул рукой: