Мэри, или Танцы на лезвии - Марина Крамер

А вообще-то...

Никогда не причисляй никого к лику святых.

Я не знаю, каких богов благодарить за то, что в моей жизни появился этот человек. Не знаю, что бы я делала, если бы не он. Я не открыла бы для себя многих вещей, не поняла бы что-то такое, что смогла только с ним. Никогда в жизни мне не было так хорошо. А главное – это нельзя испортить ничем: ни деньгами, ни сексом. Ничем. Марго, спасибо, что ты есть...

Марго я вспоминала в эти дни, как никого. Мне не хватало ее улыбки, ее чуть склоненной набок головы, шумных вздохов и привычки грызть с утра яблоко. Я даже поймала себя на том, что вчера в супермаркете стояла у прилавка с фруктами, размышляя, какой сорт яблок купить, хотя сама отродясь их не ела. Мне не хватало наших ночных разговоров, даже наших мелких ссор по пустякам. Я отчаянно скучала – но держалась, хотя сто раз порывалась набрать ее цюрихский номер. Нет, я не могу, я не должна. Я обещала себе, что дам ей возможность восстановить отношения с Алексом. А то, что он написал, не имеет никакого значения. Пусть пройдет время – и я непременно найду возможность снова встретиться с ней, с моей Марго, с единственным родным человеком. Теперь уже в буквальном смысле – единственным...

В первый же выходной день я уговорила тетю Валю показать мне могилу отца. Я заехала за ней рано утром в субботу, и мы двинулись за город, на кладбище. Всю дорогу молчали. Я чувствовала, что соседка хочет что-то сказать, но не решается, а спрашивать сама почему-то тоже боялась. У входа на территорию кладбища я купила большой букет живых цветов – искусственные казались мне воплощением неискренности, так меня учил отец, и на могилу маме мы с ним всегда носили только живые букеты. А сейчас я несу один – на двоих...

– Его... рядом с мамой похоронили? – с трудом выворачиваю я, и тетя Валя снова опускает голову:

– Нет, Мария... в другом углу кладбища... как безродного...

– Твою мать! – констатирую я, даже не стесняясь уже. – Ничего, исправим.

Сперва мы идем к маме: ее могила ближе. Я стряхиваю рукой в перчатке снег с памятника, протираю фотографию, кладу цветы. Почему-то сейчас мне совсем не так больно, как раньше, – возможно, потому, что есть более свежая рана. Мамы нет уже почти тридцать лет, я привыкла...

Когда же вслед за тетей Валей, уверенно бредущей по снегу, я подхожу к месту, где похоронен отец, меня начинает колотить дрожь. Ровные ряды деревянных пирамидок – и таблички с номерами. Как вариант – фамилия и инициалы... Вот он – «Лащенко Ю.М.», дата рождения... дата смерти... Я плачу, рухнув на колени в сугроб у могилы. Джинсы промокают, дрожь усиливается, но я не замечаю, не чувствую. Ничего не осталось – только вот эта казенная деревянная пирамидка... И еще – неизвестность, недомолвки...

Тетя Валя кое-как уговаривает меня встать и поехать домой. Я курю до машины, курю рядом, курю, сев за руль... Дрожь не прекращается, а надо как-то брать себя в руки, садиться за руль, ехать...

– Тетя Валя... – решилась я, выехав с парковки у кладбища. – Мне кажется – или вы что-то скрываете от меня?

– Да что ты, детонька... нечего скрывать-то – все как есть сказала.

Но что-то в ее голосе мне не понравилось, насторожило.

Я резко сворачиваю на лесную дорогу, отъезжаю от трассы на приличное расстояние и глушу двигатель. Соседка сжимается на сиденье, смотрит затравленно:

– Ты чего, Мария? Чего это в лес-то? Ведь мороз...

– Ага, – киваю я, вынимая очередную сигарету. – Мороз, теть Валя. Если полчасика постоим – аккумулятору копец, он у меня старый очень. Не заведусь – и замерзнем тут на фиг. Благо – кладбище недалеко, там и закопают.

Я закуриваю, а она орет:

– Ты сдурела совсем?! На кой черт ты меня сюда заволокла, полоумная?!

– А рассказывайте все, что хотели, – и поедем. – Я совершенно овладела собой, курю, чуть приоткрыв окно, и жду.

– Да что я тебе рассказать-то должна?! – почти визжит тетя Валя, пытаясь открыть дверь, но я предусмотрительно заблокировала все.

– Тетя Валя, время идет, движок остывает, – напоминаю я, выбрасывая окурок и закрывая окно.

Она плачет уже навзрыд, и я никак не могу взять в толк – что такого ужасного скрывает, почему мучается и молчит? Наконец соседка перестает рыдать, вытирает лицо платком и громким шепотом выпаливает:

– Убили отца-то твоего, Мария. Убили. Слышала я все... пришли какие-то парни, сперва не по-русски говорили, на площадке совещались... я к «глазку»-то подошла, а не видно ничего, потом оказалось – заклеили «глазок»-то, жвачкой, ага... – Она перевела дыхание и оглянулась, словно ждала, что с заднего сиденья кто-то на нее кинется. – Стучали они долго, видать, Юра-то пьяненький был... открыл потом, вошли. Долго тихо было, да и не прислушивалась я – пирог затеяла... А потом возня какая-то, стук такой – вроде упало что, и стихло все враз. Ну, думаю, мало ли – может, какие родственники мужа твоего... А через неделю милиция пришла, замок вскрыли – а Юра-то мертвый лежит... – Тетя Валя всхлипнула. – На работе хватились, он же хоть и пил, а не прогуливал...

– Вы... в милиции это говорили? – задохнувшись, спросила я. – Вот то, что мне, им сказали?

– Да сказала, милая, как не сказать – по квартирам же ходили, всех опрашивали. Только... дело-то закрыли, говорят – улик нет.

Во-от... Я так и поняла – никто не стал разбираться, списали на отцовский алкоголизм – и все. Теперь Димка мне должен помочь – даже если потом придется рассчитаться с ним. А я рассчитаюсь – мне некому хранить верность. Как скажет – так и рассчитаюсь, в конце концов, у меня и деньги есть – те, что всучил Алекс.

А тетя Валя продолжала, увлекшись уже:

– А мне потом участковый наш, Виталик, шепнул: мол, ты, теть Валя, шибко-то не болтай языком. Ну, умер – и умер, все одно – пропойца был. А я ему – да как же ты, сатаняка такая, можешь? Ведь человек же, да и дочка приедет, спросит: как, мол, да что? А он – не приедет она, не жди, чего ей сюда ехать?

Так... А вот это уже совсем интересно. С чего бы участковый, который меня в глаза не видел, вдруг так хорошо осведомлен о моей жизни? Забавная зверушка... И еще мне не давали покоя слова тети Вали о возможном визите родственников моего мужа. Собственно, по времени все сходилось. Костя мог попросить кого-то из своих – но зачем? Неужели думал, что я приеду домой и пойду к отцу? И ведь не спросишь теперь...

Дни шли, а Дмитрий не звонил. Я понимала – у него своих дел полно, а кто я ему – случайная знакомая! Но тогда зачем обещать? Я решила, что подожду еще недельку и снова навещу его на работе – пусть считает нахалкой, мне все равно, я должна докопаться до истины – и докопаюсь.

Вечерами я сидела на подоконнике с блокнотом, с тоской поглядывая на ноутбук. Но брать его в руки боялась – знала, что непременно полезу в Интернет, в аську... Нет, я сейчас не могу.

Меня мучила бессонница, я очень похудела и осунулась, но сделать с этим ничего не могла, проводя ночь за ночью в компании сигарет, блокнота и чайника с чаем. Страшно болела голова, но стоило прилечь, как я начинала чувствовать, как боль отступает.