Последний кит. В северных водах - Ян Мак-Гвайр

– Входить в пролив Ланкастера в эту пору года – это глупость, а не смелость, – возражает Блэк. – Не знаю, для чего Браунли потащил нас так далеко на север, но, будь он сейчас здесь, даже ему не пришло бы в голову входить в залив.

– На мой взгляд, все это досужие выдумки – рассуждать о том, как бы повел себя Браунли, поскольку он не может не то что говорить за себя, но даже пошевелить рукой, чтобы подтереть себе задницу. А поскольку здесь командую я, а не вы или вот он, – старший помощник кивает на Отто, – то мы поступим так, как решил я.

– Это плавание и так изобилует сплошными катастрофами. Или вам этого мало и вы хотите навлечь на наши головы еще что-нибудь похуже?

– Давайте-ка я объясню вам кое-что насчет себя, – говорит Кэвендиш, подаваясь вперед и понижая голос. – В отличие от некоторых, я занимаюсь боем китов не ради того, чтобы подышать свежим воздухом или полюбоваться незабываемыми морскими пейзажами, и даже не ради того, чтобы пообщаться с такими приятными людьми, как вы или Отто. Я занимаюсь китобойным промыслом ради денег, и я намерен получить их любым способом, каким только смогу. Если бы ваше мнение было отлито в золоте с оттиснутым на нем профилем королевы, я бы еще согласился принять его во внимание, но, поскольку этого нет и в помине, думаю, вы не обидитесь, если я попросту пренебрегу им, черт бы вас всех подрал.

Двумя днями позже Браунли умирает, и они наряжают его в парадный бархатный костюм, зашивают в грубый парусиновый саван и несут тело на сосновой доске к поручням на корме. Моросит дождь, море цветом напоминает ваксу для обуви, а небо затянуто тучами. Экипаж нестройным хором запевает «Твердыня вечная» и «Ближе, Господь, к тебе», после чего Кэвендиш читает «Отче наш» в собственной трактовке. Голоса скорбящих на похоронах звучат хрипло и угрюмо. Хотя в самом конце они уже не доверяли Браунли, полагая его невезучим неудачником, все-таки его смерть нанесла сильнейший удар по общему настроению и надеждам на успех. То, что Дракс, которого они считали надежным парнем, оказался на самом деле убийцей и содомитом, а Мак-Кендрик, в виновность коего они с такой готовностью уверовали, пал невинной жертвой преступных интриг Дракса, повергает обитателей носового кубрика в недоумение и растерянность, заставив усомниться в себе. Подобные повороты фортуны вселяют в них страх и навевают дурные предчувствия. По общему мнению, их мир достаточно груб и жесток без того, чтобы на них давили еще и моральные принципы.

Когда моряки расходятся, рядом с Самнером появляется Отто. Он берет судового врача под локоть и увлекает его вперед, пока они не оказываются у бушприта, нацеленного в темное, угрюмое море, низкие свинцовые тучи и «Гастингс», который виднеется неподалеку, отделенный от «Добровольца» несколькими льдинами. На лице Отто написаны тревога и мрачная решимость. Самнер догадывается, что у гарпунера есть для него новости.

– Кэвендиш погубит нас всех, – шепчет Отто. – Мне уже доводилось видывать подобное.

– Смерть Браунли произвела на вас чересчур гнетущее впечатление, – говорит Самнер. – Дайте Кэвендишу немного времени, и, если в заливе китов не окажется, мы вернемся в Пондз-бэй, причем так быстро, что вы и глазом моргнуть не успеете.

– Вы-то останетесь живы, но только вы один. А вот мы, все остальные, или утонем, или умрем с голоду, или замерзнем насмерть.

– Вздор. Что это на вас нашло? Откуда вдруг столь мрачные предчувствия?

– Сон, – отвечает гарпунер, – который приснился мне прошлой ночью.

– Сон – всего лишь способ проветрить мозги, нечто вроде очищающего слабительного. Нам снятся лишь пережитки прошедших событий, которым нельзя найти применения. Если хотите, сон – куча дерьма, которое накапливается у нас в голове, свалка забытых мыслей и ощущений. В них нет ни правды, ни пророчества.

– Вас загрызет медведь – когда мы, все остальные, будем уже мертвы, – говорит Отто. – Нас пожрет и поглотит какое-то неведомое чудовище.

– После того, что здесь произошло, ваши страхи вполне понятны, – успокаивающе говорит Самнер. – Вот только не стоит путать их с нашей судьбой. Все это осталось в прошлом. Теперь мы в полной безопасности.

– Но Дракс все еще жив и дышит одним воздухом с нами.

– Он сидит в трюме, прикованный к грот-мачте, связанный по рукам и ногам. Сбежать он не сможет. Поэтому, прошу вас, успокойтесь.

– Материальное тело обеспечивает нам лишь физическое перемещение по миру. Подлинной жизнью обладает только душа.

– Вы полагаете, что у такого человека, как Генри Дракс, имеется достойная упоминания душа?

Отто кивает. Как всегда, он выглядит серьезным, искренним и чуточку удивленным природой мира вокруг.

– Я встречался с его душой, – говорит он. – В другой реальности. Иногда она принимает образ темного ангела, а иногда – бесхвостой макаки.

– Вы – славный малый, Отто, но сейчас говорите сущие глупости, – возражает Самнер. – Нам больше не грозит опасность. Успокойтесь и забудьте о своем сне.

* * *

Ночью они входят в пролив Ланкастера. К югу от них простирается открытая вода, а вот на севере наблюдается суровый и однообразный пейзаж ледовых торосов и промоин с талой водой, местами выглаженных ветрами, но, по преимуществу, сверкающих иззубренными гранями, и торчащих вертикально ледяных гор, рожденных сменами времен года, а также перепадами температур и поворотами течений. Самнер поднимается с утра пораньше и, как у него уже вошло в привычку, набирает на камбузе полное ведро очисток, хлебных корок и прочих отбросов. Вооружившись большой металлической ложкой на длинной ручке, он, присев возле клетки медвежонка, зачерпывает ею холодное застывшее месиво и просовывает его сквозь прутья решетки. Медвежонок сначала обнюхивает угощение, затем буквально заглатывает его, после чего принимается яростно кусать пустую ложку. Самнер, вырвав у него орудие труда, продолжает кормежку. После того как медвежонок опустошает ведро, Самнер набирает в него чистой воды и дает своему питомцу напиться. После этого он переворачивает бочонок стоймя, снимает металлическую решетку и с быстротой, обретенной благодаря долгой практике и нескольким неудачам, едва не закончившимся катастрофой, накидывает веревочную петлю медведю на шею и туго затягивает ее. Опустив бочку в прежнее положение, он позволяет медвежонку вырваться на волю и промчаться по палубе, царапая черными когтями деревянные доски. Самнер привязывает конец веревки к ближайшей скобе и споласкивает бочонок морской водой, выталкивая шваброй накопившиеся медвежьи экскременты через фока-руслени.

Медвежонок, набегавшись, неуклюже усаживается у кромки люка. Шерсть у него на ляжках порыжела. Издалека, с безопасного расстояния, за ним с опаской наблюдает корабельная собака по кличке Кэти, лохматый эрдельтерьер. Вот уже несколько недель подряд медвежонок и собака разыгрывают одну и ту же пантомиму, демонстрируя пугливую опаску и любопытство, сближение и отступление. Моряки от души веселятся, наблюдая за этим спектаклем. Они подгоняют животных, подбадривают криками и подталкивают носками сапог и отпорными крючьями. Эрдельтерьер уступает медвежонку размерами, зато двигается куда проворнее. Она стремглав прыгает вперед, замирает на мгновение, после чего разворачивается и уносится назад, взлаивая от возбуждения. Поводя носом из стороны в сторону, медвежонок с большой опаской косолапит следом, задрав морду с черными подпалинами. А собака дрожит от нетерпения и страха; медвежонок, флегматичный и приземленный, тяжело ступая толстыми, как сковородки, лапами, ведет себя так, словно воздух превратился в вязкую преграду, которую он должен преодолеть. Они сходятся и замирают на расстоянии фута друг от друга, что называется, нос к носу, и взгляды их черных глаз-бусинок скрещиваются в древнем, как мир, и бессловесном противостоянии.