Король говорит! - Питер Конради

Месяцем позже король выразил свою реакцию на все более частые похвалы его ораторским способностям в ответе на поздравительное письмо старого друга, сэра Луиса Грейга. «Это совсем не то, что в старые дни, когда говорить было для меня сущим адом», — писал он[119].

Воскресным утром 3 сентября 1939 года неизбежное в конце концов свершилось: сэр Невил Хендерсон, британский посол в Берлине, вручил германскому правительству ноту, где говорилось, что, если Германия к одиннадцати часам этого дня не выведет свои войска, вторгшиеся в Польшу двумя днями ранее, Британия объявит ей войну. Германия не выполнила требования, и в 11.45 Невилл Чемберлен выступил по радио и объявил прочувствованным и печальным голосом, что Британия находится в состоянии войны с Германией. Несколькими часами позже ее примеру последовала Франция.

Палата общин впервые за всю историю своего существования собралась в воскресенье выслушать доклад Чемберлена. Одним из первых действий премьер-министра были кадровые перестановки, вследствие чего Уинстон Черчилль вернулся в правительство как первый лорд адмиралтейства, на тот же пост, который занимал в Первую мировую войну. Энтони Иден, ушедший в отставку в знак протеста против правительственной политики умиротворения в феврале 1938 года, вернулся в качестве министра по делам доминионов. Чемберлену было семьдесят лет, и он уже был болен раком, от которого умер спустя год с небольшим, но до этого он еще вынужден был уйти в отставку, уступив пост премьер-министра Черчиллю, который был моложе его на пять лет.

На протяжении этого знойного лета чувство неизбежности войны было всеобщим. 22 августа было объявлено о подписании Пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом, что приблизило конфликт еще на шаг, развязав Гитлеру руки для захвата Польши и затем для переброски своих сил на запад. Тремя днями позже Британия подписала в Варшаве договор с польским правительством, обещая прийти ему на помощь в случае нападения. Чемберлен тем не менее продолжал переговоры с Гитлером, хотя и отклонил предложение короля написать личное письмо нацистскому лидеру. Для многих людей хуже всего была неопределенность.

28 августа Лог был вызван во дворец. Александр Хардинж встретил его без пиджака, чего прежде никогда не случалось. Было удручающе жарко — такой погоды Лог скорее мог бы ожидать дома, в Австралии, чем в своем новом отечестве. «Один из самых удушливых и неприятных дней, какие я помню. Напоминает больше Сидней или Цейлон, чем Англию», — писал он в дневнике.

Король и его окружение, казалось, испытывали то же чувство гнетущей неопределенности, что и вся страна, — из-за безнадежной неразрешимости кризиса, как отметил Лог. «Я вошел к королю, и его первые слова были: „Здравствуйте, Лог. Можете вы мне сказать: мы вступаем в войну?“ Я ответил, что не знаю, и он сказал: „Вы не знаете, премьер-министр не знает, и я не знаю“. Он очень встревожен и говорит, что все это так чертовски нереально. Если бы только знать, как оно пойдет». Тем не менее, уходя из дворца, Лог был полностью убежден, что «война уже на пороге».

А потом 1 сентября немецкие войска вступили в Польшу. «Британия делает последнее предупреждение» — гласил заголовок на первой странице «Дейли экспресс» на следующее утро. «Или прекратите военные действия и выведите войска из Польши, или мы вступаем в войну». А ниже, более мелким шрифтом, подзаголовок давал ответ: «„Любой ультиматум будет отвергнут“, — говорит Берлин».

В течение последних нескольких месяцев британское правительство готовило гражданское население к войне и к ожидаемым серьезным бомбардировкам главных городов страны. Около 827 000 школьников вместе с более чем 100 000 учителей и их помощников были эвакуированы из Лондона и других крупных городов в сельскую местность. 524 000 детей дошкольного возраста уехали вместе с матерями. В городах средствами защиты служили сирены воздушной тревоги и аэростаты воздушного заграждения; был введен режим светомаскировки. В парках рыли траншеи и бомбоубежища. Владельцы садовых участков выкапывали ямы, в которые ставили «бомбоубежища Андерсона» из рифленого железа, насыпая поверх выкопанную землю. Убежища рекомендовалось делать глубиной по меньшей мере в три фута.

Чуть ли не самым сильным был страх перед химическим оружием. Ядовитый газ привел к огромным потерям в окопах Первой мировой войны, и существовало опасение, что в новом конфликте он может быть использован немцами против гражданского населения. К началу войны было роздано около 38 миллионов каучуковых противогазов; раздачу сопровождала пропагандистская кампания. «Гитлер не вышлет предупреждения, поэтому всегда носите противогаз с собой», — призывала надпись на плакате. Задержанные без противогаза могли быть оштрафованы.

Семья Лога вместе со всеми готовилась к худшему. Начиная с 1 сентября было выключено уличное освещение и всех жителей обязали плотно занавешивать на ночь окна, чтобы затруднить немецким бомбардировщикам поиск цели. Тони, младший сын, которому вскоре должно было исполниться девятнадцать лет, атлетического сложения молодой человек с вьющимися каштановыми волосами, пришел из местной библиотеки с огромным листом маскировочной бумаги и стал делать все окна светонепроницаемыми. По счастью, во всех главных комнатах на окнах были ставни. Миртл, которая ставни терпеть не могла, не раз подумывала от них избавиться, но теперь была рада, что не сделала этого.

Маскировочной бумаги не хватило на все окна, и Тони оставил незаклеенным окно ванной. Казалось, что это не имеет большого значения, но в тот же вечер, через несколько минут после того, как Миртл вошла в ванную почистить зубы перед сном, раздался стук во входную дверь. Она открыла двум уполномоченным по гражданской обороне, которые очень вежливо попросили ее выключить свет. Непривычно было и спать в комнате с затемненными окнами — Миртл чувствовала себя как «куколка в коконе из полутьмы».

Была у семьи и одна неотложная проблема. Тереза, их преданная кухарка, прожившая в Лондоне последние десять лет, была родом из Баварии. «О мадам, я в ловушке — мне уже не уехать», — сказала она Миртл, обливаясь слезами. Днем они включили радио и услышали тревожную новость о всеобщей мобилизации. Тереза позвонила в немецкое посольство, и ей сказали, что последний поезд отходит завтра, в десять утра. Она бросилась собирать чемодан.

В доме Логов, как и во всей стране, в общее состояние тревоги вкраплялись и моменты веселой разрядки. «Наша уборщица превратила тягостную минуту в комическую, — вспоминает Лог. — Ее мальчишку, Эрни, вчера эвакуировали в деревню, и она, спустившись из своей комнаты, сказала: „Слава богу, что моего Эрни эвыкурировали“».

Конечно, перспектива новой войны всего через два десятилетия после окончания прошлой была нерадостна, но после заявления Чемберлена от 3 сентября народ Британии по крайней мере знал, как обстоит дело. «Замечательное чувство облегчения после всех напряженных дней, — записал Лог. — Всеобщее желание — убить этого австрийского маляра». Те же чувства выразил король в своем дневнике, который прилежно вел все еле-дующие семь с половиной лет. «Когда пробило одиннадцать часов в то роковое утро, я испытал определенное чувство облегчения, что кончились эти десять дней напряженных переговоров с Германией о Польше, хотя они временами даже казались благоприятными: ведь Муссолини тоже стремился к мирному решению», — написал он[120].