Иерусалим. Один город, три религии - Карен Армстронг

Но хотя мистик ощущал в себе способность миновать земную копию божественного чертога, способ соприкосновения с Богом для него по-прежнему задавался Храмом; таким образом, архитектура Храма воспринималась людьми как духовная реальность. Эта архитектура воплощала их внутренний мир и не утратила своей роли даже после того, как Иерусалимский храм физически перестал существовать. Подобно тому, как верующие в Иерусалиме постепенно приближались к Богу, проходя через зоны все большей святости, Енох движется к божественному Престолу, перемещаясь в четко определенной последовательности с уровня на уровень. Сначала он покидает обыденный мир и вступает в область божественного – точно так же, как паломник, входящий в храмовый двор. Большинству в этом месте пришлось бы остановиться, но Енох в своем воображении – духовный первосвященник. Его проводят в небесный чертог, где, как в Хехале, много херувимов, а затем – в следующий, большего размера. Это небесный прототип Двира, здесь Енох видит «возвышенный престол» и выходящие из-под него «реки пылающего огня». «И Тот, Кто велик во славе, сидел на нем» (Енох 14)[34]. Здесь Енох получает послание, которое должен передать своему народу и, как первосвященник в праздник Йом-Кипур, покидает тронную залу, неся с собой частицу ее святости. Этот тип мистицизма просуществовал вплоть до Средневековья и влился в учение Каббалы.

Одни евреи противостояли грекам с помощью мистических видений, другие же взялись за оружие. После того как селевкидское войско расквартировалось в Акре и осквернило Храмовую гору, многие благочестивые иудеи поняли, что не могут больше оставаться в Иерусалиме, и покинули город. Среди ушедших было семейство Хасмонеев – престарелый священник Маттафия (Матитьяху) и пять его сыновей. Они поселились в деревне Модин (Модиин), но когда туда прибыли царские чиновники, чтобы насадить новый рационализированный культ Бога Небесного, укрылись в горах. За Хасмонеями последовали и другие правоверные евреи. Беглецы, не желавшие оскверняться, бросили все свое имущество и жили «в горах по подобию зверей, питаясь травами» (2 Макк 5:27). Они также повели кампанию против евреев-отступников, покорившихся требованиям Антиоха, – рушили новые греческие жертвенники и насильно обрезали младенцев-мальчиков (1 Макк 2:44–48). В 166 г. до н. э., когда умер Маттафия, во главе группы встал его сын Иуда (Иехуда) по прозвищу Маккавей («Молот»), который стал устраивать дерзкие вылазки против греческих и сирийских отрядов. Поскольку внимание Антиоха тогда было приковано к делам в Месопотамии, где парфяне предприняли попытку освободиться от селевкидского владычества, повстанческое движение добилось неожиданных успехов. К 164 г. до н. э. царь был вынужден отменить свой указ, причинивший столько зла, а Иуда Маккавей установил контроль над Иерусалимом; правда, ему не удается прогнать из Акры греков и евреев-«антиохийцев».

При виде сожженных храмовых ворот и языческой священной рощи на вершине Сиона Иуда и его сподвижники в порыве скорби разорвали на себе одежду и пали на землю, оплакивая поруганную святыню. Затем они приступили к очищению места и восстановлению разрушенных построек. Наконец, настал момент, когда снова засиял огнями семисвечник, установленный в Хехале. 25 кислева – ровно через три года после осквернения Селевкидами – Храм снова был освящен (1 Макк 4:36–61). Ликующие ополченцы прошествовали через храмовые дворы, неся в руках цветущие ветви и ветви пальм, как в праздник Суккот, и затем учредили ежегодный праздник, получивший название Ханука («Освящение»).

Восстание Маккавеев увенчалось успехом благодаря тому, что после смерти Антиоха Эпифана в селевкидском государстве разгорелась жестокая борьба за власть. Поочередно заключая союзы то с одним, то с другим претендентом на царский трон, Иуда и его сторонники сумели значительно упрочить свои позиции. В 161 г. до н. э. Иуда Маккавей заключил союз с римлянами, что, безусловно, способствовало его дальнейшему усилению (1 Макк 8:17–32). А около 152 г. до н. э. хасмонейское движение получило, наконец, официальное признание: один из селевкидских претендентов на престол назначил Ионафана (Ионатана), брата и преемника погибшего к тому времени Иуды, правителем этноса, а второй претендент, не оставшись в долгу, сделал его первосвященником. В праздник Суккот в 152 г. до н. э. Ионафан впервые облачился в первосвященнические одежды, и народ благоговейно взирал на это преображение (1 Макк 10:17–21). Служение Ионафана продолжалось до 143 г. до н. э., когда его похитил и убил еще один претендент на трон селевкидского царства. Брату Ионафана Симону (Шимону) удалось сохранить и упрочить власть Хасмонеев. Новый селевкидский царь Деметрий II назначил его и правителем этноса, и первосвященником. Иудея получила политическую самостоятельность и впервые за несколько столетий оказалась свободна от власти язычников. На следующий год после обретения независимости греки и евреи-«антиохийцы», все еще занимавшие крепость Акру, сдались на милость Симона, и ненавистную цитадель не просто разрушили до основания, а сровняли с землей холм, где она стояла. По свидетельству Иосифа Флавия, на это ушло три года. Годовщину взятия Акры тоже стали отмечать как праздник (1 Макк 13: 49–53).

Революция Хасмонеев началась как народное восстание против имперской власти, насильственно насаждавшей греческую культуру. Однако государство, сформировавшееся при Симоне и его преемниках, быстро приобрело многие из тех черт, которые в свое время вызвали главное возмущение. Когда Менелай добился назначения на пост первосвященника, не будучи потомком Цадока, правоверные иудеи были потрясены. Теперь первосвященниками сделались хасмонейские правители, а ведь они, хоть и принадлежали к жреческому семейству, тоже не вели свой род от Цадока. В действительности разница между новым иудейским государством и современными ему языческими режимами была не слишком велика. Хасмонеи, конечно, отличались выдающимися военными и дипломатическими талантами, но их никак нельзя назвать образцовыми правителями. И все же после стольких столетий безвестности и унижений народ имел все основания гордиться достижениями Хасмонеев. Когда сын Симона Иоанн (Иоханан) Гиркан (134–104 г. до н. э.) начал завоевывать соседние земли, иудеям, должно быть, казалось, что возвращаются славные дни царя Давида. Приблизительно к 125 г. до н. э. государство Селевкидов настолько ослабло от непрерывных внутренних распрей и войн с парфянами, что Гиркану не составило особого труда захватить Самарию. Первым делом он приказал уничтожить построенный самаритянами храм Яхве на горе Гризим (Гаризим) близ Шхема. Иоанн значительно продвинул границы царства на юг, присоединив Идумею, причем принудил ее население принять иудаизм и подвергнуться обрезанию. Иными словами, Хасмонеи, как и многие другие мятежники в мировой истории, почти перестали отличаться от свергнутых угнетателей. Они, подобно Селевкидам, строили свою империю, в которой не было места уважению к религиозным традициям покоренных народов.

Кроме того, хасмонейское государство по иронии судьбы становилось все более эллинистическим. При Иоанне Гиркане Иерусалим снова распространился на Западный холм, господствующий над Храмовой горой. Это место облюбовали богатые аристократические и священнические семейства Иерусалима. Здесь дул прохладный ветерок и воздух был чище, чем внизу, в старом Городе Давида, где жили более бедные горожане. Этот западный район постепенно приобретал облик греческого города. От построек хасмонейского периода осталось очень немного, но можно почти уверенно сказать, что на вершине Западного холма размещалась рыночная площадь – агора, – опоясанная крытой колоннадой. Хасмонеи, разумеется, закрыли основанный Ясоном гимнасий, но в западной части города существовал ксист – площадь, которая в нормальном полисе служила бы для состязаний атлетов, а в Иерусалиме, скорее всего, была просто местом общественных собраний. Один из памятников периода Хасмонеев, сохранившихся до наших дней, – гробница жреческого семейства бней Хезир в долине Кедрона – демонстрирует интересный сплав греческого и восточного стилей. Наконец, на восточном склоне Западного холма Хасмонеи выстроили себе дворец, из которого открывался великолепный вид на Храм; со Старым Городом и Храмовой горой его связывал мост, перекинутый через долину Тиропеон (Древности, XIV, 4, 2).