Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

мне было уже не важно, что до приступа я сама собирала чемоданы и собиралась отправиться куда глаза глядят.

За ними мелко переступала на пороге директриса. Она выглядела гораздо хуже, чем когда вызывала меня в свой кабинет.

– И все же, пани Ковальская, – повернулся к ней следователь и погрозил ей незажженной сигарой. – Вынужден настаивать на том, чтобы вы оставались снаружи.

– Но согласно правилам… – начала заводиться директриса, моментально сплетая руки на груди.

– У меня есть основания полагать, что вы давите на вашу ученицу, в связи с чем она утаивает от следствия важные сведения о погибших девочках. Лжет из страха.

– Проявите уважение, – укоризненно протянула высокая брюнетка. – Не забывайте, что мы говорим о моей дочери.

Она была в платье, составленном из лоскутков желтого шелка, подогнанных друг к другу таким образом, чтобы его обладательница казалась райской птицей в растрепанных перышках. На сгибе локтя женщина держала кашемировое пальто – не иначе чтобы все могли оценить великолепие ее наряда, – а другой кокетливо перебирала и натягивала на шее длинную нить черного жемчуга. Глаза женщины терялись в тени опущенных полей шляпки-клош.

– Поверьте, забыть об этом невозможно, – рыкнул следователь и снова обратился к директрисе: – Здесь ее мать, а из ваших пусть будет доктор. Но вас, уважаемая пани, здесь не будет.

С этими словами он выпроводил совершенно побелевшую пани Ковальскую и закрыл узкие створки дверей лазарета перед ее носом. Мать выдохнула, будто ее несказанно стесняло присутствие директрисы, и устремилась к моей кровати, держа руку с пальто на отлете.

– Магдонька, я здесь, я с тобой, – заворковала она, боком присев на мою кровать. – Боже, что с твоей прической! Тебя срочно нужно подстричь, нельзя же ходить так! Какие синяки под глазами… А ногти! Что с твоими бедными пальчиками?..

Ее требовательные руки были повсюду, тормошили, щипали, гладили, царапали. Ее красные губы шевелились и шевелились, и слова сыпались изо рта, бусинами раскатываясь по одеялу, прячась в складках.

Я слышала совсем другие звуки, те, которыми она плевалась год назад:

«Мне было всего восемнадцать! Мне нужен был покровитель… А твой отец… Море цветов, драгоценности, платья… Я не хотела ребенка, но он сделал предложение. Его чертова честь! Но я сразу сказала, что он не запрет меня в доме, не заставит бросить сцену, не вынудит родить второго…»

– Не надо. – Я слегка оттолкнула ее, когда она попыталась чмокнуть меня в лоб. – Зачем ты здесь?

– Так‑то ты рада матери? – В ее черных глазах за секунду вскипают блестящие слезы. – Я бросаю все, бросаю чемоданы и подготовку к гастролям. – С каждым словом ее тон повышается на пол-октавы. – Несусь сюда, в глушь, где мне предъявляют немыслимые, чудовищные обвинения, а ты!.. Ты!

– Пани, остыньте, – встрял пан следователь. – Никто вас ни в чем не обвиняет, так что сядьте на вот этот стул…

– Он шатается! Я посажу затяжки на шелк!

– Просто сядьте и помолчите, пока я говорю с вашей дочерью. – Пан следователь еле держал себя в руках, его шея багровела над несвежим воротничком, щеку дергало. – Вы можете вмешаться, если мои вопросы покажутся вам неуместными, задевающими честь и достоинство Магдалены.

Я отстраненно наблюдала за этим вечным спектаклем под названием «Богиня требует поклонения» и с темной радостью в душе отмечала, что следователя ее ужимки оставляют в лучшем случае равнодушным.

Он задал мне уйму пустых, ничего не значащих вопросов, многие из которых повторяли друг друга, просто были сказаны разными словами. Я догадалась, что так он проверяет, не лгу ли я. Потом он перешел к вечеру перед самоубийством Даны.

– Вы, Магдалена, боевая девушка, как я посмотрю. Как вас угораздило подраться с погибшей?

– Тогда она была вполне живой. – Мать возмущенно ахнула, но я продолжила: – Слово за слово, поссорились. Вот и подрались.

– И за эту драку вас посадили в карцер?

– У нас нет карцера, – вдруг возразил доктор. – Обычно мы не прибегаем к таким мерам. Речь идет о каморке в подвале.

Пан следователь кивнул и вновь повернулся ко мне:

– И вы пробыли там всю ночь?

– Да. Пан доктор и пани Зузак могут это подтвердить.

– Хор-рошо. Вот видите, Магда? Вот и разобрались. Вот и славно.

Я все смотрела на него и ясно чувствовала, что он только собирается задать главный вопрос.

– Магда, давайте говорить открыто и честно. – Мужчина демонстративно убрал записную книжку во внутренний карман пиджака и переплел на коленях мясистые пальцы. – Меня не оставляет чувство, что с вашим классом что‑то не так. Да, бывает разное – юноши и девушки умирают, сбегают, сводят счеты с жизнью… Но не в таком маленьком коллективе! Да вас в живых осталась половина! Магда, разве вы не замечаете очевидного?

За его спиной колыхался белый тюль. То вздувался парусом, обдавая нас запахом мерзлой земли, то опадал, очерчивая две хрупкие фигуры за ним. Они одновременно приложили указательные пальцы к губам.

– Да, пан следователь, это странно. Но я не имею ни малейшего понятия, почему так произошло.

Я лгала, он знал об этом и был готов, потому пропустил мои слова мимо ушей.

– Вы все – непростые девицы из непростых семей. Богатые, защищенные. Закрытые, будто броней. Я уж не знаю, на какой кривой козе к вам подъехать, пока вы все не перемерли. Как считаете, а?

Я только улыбнулась на эту провокацию и промолчала.

– И вот что еще интересно. Я уж вам по памяти накидаю, а вы мне скажите, что думаете: когда я приехал искать Юлию вашу, у вас вместо носа была расквашенная слива. Вы еще с кровати тогда упали, помните? Теперь приезжаю по делу удавившейся, а вы в бинтах в лазарете, и все свидетельствуют, что вы превратили лицо покойной в отбивную! С чего вдруг такие совпадения?

У меня внутри – клубок ядовитых змей. Они ползают, переплетаясь, царапая нутро чешуйками.

– Я не вижу совпадений, пан следователь.

– Не видите? – переспросил он страшным голосом и приблизил ко мне покрасневшее лицо. Пахнуло тяжелой горечью табака. – Не видите или не хотите видеть, панна Тернопольская?

– Кажется, я должна вмешаться, – вскинулась мать. – Вы пытаетесь запугать Магду, вы обвиняете ее во лжи и вы оскорбляете память ее героического отца!

Меня дернуло, как от оплеухи. Отца моего вспомнила! Именем его прикрылась. Гадина.

– Я чту память павших воинов, – напыжился следователь. – Но героизм отцов на детей не распространяется. Спрошу иначе: вы желали зла сбежавшей Юлии и повесившейся Дануте?

– Это смехотворно! – Мать топнула каблуком.

– Желали или нет?!

У меня не было сил врать вслух. Я только зажмурилась и мотала головой. Хотелось одного – остаться в тишине.

– Пан следователь, как доктор, я призываю вас остановиться. – Голос пана Лозинского прозвучал совсем близко. – Моя пациентка глубоко потрясена произошедшим с ее одноклассницами и сейчас восстанавливается. Но для выздоровления ей нужен покой.

– Хорошо, хорошо! Еще и душевные фанаберии приплетите! Мое мнение – это еще не конец, и если ваша ненаглядная не будет следующей пострадавшей, то у нее самой рыльце в пушку.

– Как вы смеете?! Вы просто негодяй! Я буду добиваться вашего отстранения – у меня есть влиятельные друзья, которые не позволят…

– Кто бы сомневался! Бегите, жалуйтесь, катайте кляузы… Золотая шляхта, не иначе. Скажи мне только одно, Магдалена. – Сквозь сжатые веки я снова ощутила близкое присутствие следователя, его раскаленное любопытство, его азарт охотничьей собаки, его гнев. – Может, ты и с Касей Монюшко повздорила, а? Не поделили