Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин! - Александр Больных

Но в совершенную панику его повергли два пакета, в которых лежали листы, исписанные крупным твердым почерком уже без всяких завитушек. Вот Петенька кое-как разобрал, хотя и не без напряжения. В обоих письмах неведомый автор, не счевший нужным подписаться, сообщал, что, по сведениям некоего «Nachtigall» из Sankt Petersburg, к армии следует генерал Schuwalow с отдельным корпусом и секретными приказами, содержание которых выяснить не удалось. Пока же следует ожидать, что армия повернет в Schlesien на помощь австрийцам. Здесь поручик помрачнел. Этот соловей, похоже, был прекрасно осведомлен в делах русской армии, причем сведения шли из самой Конференции. Вот только кто же эта голосистая птичка?! Из писем установить это было совершенно невозможно. Ясно было только одно – измена гнездилась на самом верху, и если эту измену не извести незамедлительно, все может кончиться очень скверно для русской армии. Получается поединок двух бойцов, у одного из которых глаза завязаны, а второй все видит. Исход такого поединка можно предсказать заранее.

К тому же из головы никак не шли визиты неизвестных офицеров к австрийцам. Петенька клял себя за то, что так и не сумел установить персоны тех предателей. Австрийцы, конечно, союзники, но все, что им надобно знать, командующий сообщит на военном совете, а что знать не надобно, то не сообщит. И, может быть, вовсе не в Петербурге тот соловей сидит, а здесь, при штабе Салтыкова, обретается? Словом, было над чем поломать голову.

А пока следовало немедленно прекращать рейд и возвращаться в расположение армии. Непонятно, всерьез ли граф Шувалов предлагал пленных допрашивать касательно планов короля прусского или просто так, проформы ради. Но получилось, что в руки Петеньке попали важные сведения, которые действительно следовало доставить командующему. Хотя, по здравому размышлению, он решил письма «соловья» в штабе армии не показывать, а оставить при себе. Это дело касалось Тайной канцелярии, но никак не штаба армии, он доложит графу, лишь когда будут результаты, а до того надлежит все это хранить в сугубом секрете.

Пехота медленно тащилась по прокаленным солнцем пыльным дорогам, можно подумать, что вовсе это не Пруссия, а какая-нибудь Туретчина. Говорят, там арапы живут насквозь черные, потому нехристи, и душа ихняя наружу проступает. Солдаты обливались потом, голова становилась свинцовой, перед глазами плавали цветные круги, вот-вот упадешь. И падали. Таковых поднимали с бережением и клали на лекарские повозки, которые тащились позади полка. Но такая наша служба солдатская – лямку тянуть и терпеть. Лица становились землистыми, во рту пересыхало, язык царапался, как занозистое полено.

Однако ж граф Петр Иванович настоящий отец солдату, заботится о нем. Перво-наперво приказал всех офицеров к порядку привести, а то разбаловались они не в меру. За каждым повозка катит с денщиком, а ежели кто познатней – так там целый обоз получается. Камердинер, повар, куафер, слуги всякие. Князь Мещерский привез с собой клетку с обезьянами для увеселения. Но все это было, пока граф не взялся за свой Обсервационный корпус: он тотчас разогнал всех камердинеров и гайдуков, обезьян в сердцах приказал в ближайшей речке утопить, едва князь сумел отспорить. Но их в тот же вечер отправили назад в имение. По корпусу вышел приказ наистрожайший: офицеру дозволяется иметь при себе только денщика, всю остальную челядь отослать, иначе она будет поверстана в солдаты без всякой милости. Ну, полковникам дозволили оставить посыльного. Для имущества офицерского давалась одна повозка на пятерых, опять же, полковнику разрешили иметь свою отдельную. На марше всем ротным и батальонным командирам велено идти вместе с солдатами, на коне только командир полка. Все коляски и кареты также приказано было отослать назад, несколько офицеров замешкались, так по приказу генерал-аншефа наутро все оставшиеся коляски были просто сожжены. Вот сейчас идут офицеры вместе с солдатами, вид у них такой же жалкий, такие же серые от пыли, шатаются.

Нет, его высокографское сиятельство точно солдату отец родной, строгий, но справедливый. Приказал специально озаботиться бочками с водой, каковые выданы каждой роте, ротный утром перед маршем проверяет, чтобы была полная. Граф как-то взялся проверить, и тем офицерам, у которых бочки полупустыми оказались, такой разгон устроил, что они чуть не сами с ведрами бегали. Но пить можно только на привале, а привалы редкие. Если раньше армия едва тащилась, более десяти верст за день не делали, то теперь каждый день сорок верст отмахать – пустое дело.

Конечно, суров его сиятельство, что и говорить, суров ужасно. Вот надысь приказ читали, чтобы не допускать грабежа и мародерства. Слова-то опять какие! Немец проклятый выдумал. Но поручик объяснил, что удовлетворять потребности соразмерно всегда можно. Вот это правильно! Вот это по-русски! Пруссаки должны понять, что мы пришли освобождать их от власти лютеранских попов, которые диавола возлюбили, пляски бесовские в своих кирхах устраивают. После, когда все по православному обряду построят, они поймут, что бог снизошел на их поганую землю.

А вот и сам граф Шувалов скачут. Сейчас будет кому-то на орехи, потому как справедлив, но суров, суров, но справедлив.

Действительно, это был генерал-аншеф со своими адъютантами. Он неспешно рысил вдоль пехотной колонны, держась обочины, потому что не хотел стеснять пехотинцев. Граф Петр Иванович ценил своих «янычар» и старался по возможности укрепить солдатскую любовь к себе. Солдат прост, но всякие мелочи замечает, и если, как Апраксин, катить в коляске прямо посреди дороги, вынуждая солдат поспешно шарахаться в разные стороны, любви солдатской не дождешься. Собственно, его высокографскому сиятельству не нужна была их любовь как таковая, но требовалось беспрекословное и немедленное повиновение в сражении, а такое возможно, только если солдаты верят полководцу и любят его. Фридрих Прусский набирает в армию всяческие отбросы со всей Европы, тратит время и деньги на их обучение, а эта сволочь норовит при первом удобном случае сбежать. Даром, что ли, он вынужден каждую ночь окружать свою армию конными пикетами, которые должны ловить дезертиров. Нет, в русской армии такое невозможно.

Вообще-то интересно, как встретит Салтыков приказ о своем смещении? Он и покомандовать-то всерьез не успел, месяц там или два? Граф человек спокойный, однако ж такой камуфлет кого угодно взорвет. И еще: его собственный корпус вышколен до совершенной исправности, но какова армия Салтыкова? Солдаты хоть стрелять умеют?.. И в этот момент монотонный шорох тысяч ног по пыльному проселку прервал отчаянный поросячий визг. Петр Иванович вскинулся.

– Что это? – спросил он адъютанта.

– Свинья, ваше сиятельство, – браво отрапортовал тот.

– Сам понимаю, что свинья, – раздраженно бросил Шувалов. – Что за свинья? Откуда свинья?

– Сейчас выясним, ваше сиятельство, – пообещал адъютант и, пришпорив коня, поскакал туда, где, по всей вероятности, верещало животное. Вскоре он вернулся, а перед ним, спотыкаясь, бежал вприпрыжку гренадер с подозрительно пухлым ранцем.

– Вот, извольте видеть, ваше сиятельство, отыскался добытчик.