Миражи - Оксана Хващевская

к нему. — Не говорите Юле об этом. Она не знает, что Володя не ее отец.

— Как раз это она знает, Марина Прохоровна! И давно! Ваш муж сам ей об этом рассказал, а вот зачем это сделал, спросите у него сами, — отчеканил Старовойтов.

— Юля, что ты здесь делаешь? Где мама? — раздался вдруг голос Шарапова.

Марина вздрогнула, а Ариан стремительно обернулся и выглянул из-за угла, едва не столкнувшись с мужчиной. И успел заметить, как за калиткой, ведущей во двор, мелькнул силуэт девушки.

По всей видимости, она пошла вслед за ним и, услышав, о чем он говорит с ее мамой, решила затаиться и послушать.

Юлька задыхалась от бега и душивших ее слез. Она бежала так быстро, будто действительно надеялась убежать от того, что услышала. Сердце так сильно колотилось в груди, что, казалось, вот-вот разорвется, но остановиться она не могла. Казалось, если только замедлит шаг, все услышанное обрушится на нее, подобно лавине, а справиться с этим она не сможет. Слишком это все неправдоподобно, слишком страшно…

Юля споткнулась о корень и, не удержавшись, упала. Слезы покатились по щекам. Она села и обхватила колени руками. Уткнувшись в них лбом, Шарапова зажмурилась и закусила губу. Судорожные рыдания рвались из груди, заставляя вздрагивать хрупкие плечи.

Девушка даже не поняла, где находится, не сразу через размытую завесу слез смогла разглядеть неподвижную заводь пруда, полуразрушенную балюстраду грота и склонившиеся к воде ветки черемухи. Солнечные блики отражались в зелени молодой листвы. Здесь царили тишина и покой, а запах жимолости и сирени витал в воздухе. Конечно же, она была в Сиренево…

А куда еще она могла убежать в минуты беспросветного отчаяния? Где могла сбросить маску? Только здесь, спасаясь от бесприютности и одиночества, Юля чувствовала, как на душе становится чуточку теплее. Ей было хорошо здесь, несмотря ни на что. И как оказалось, это была не просто иллюзия. Все здесь было ей родным по крови. Юля оглянулась и взглянула наверх, пытаясь разглядеть дом, но отсюда был виден только фронтон и часть выступающего портика.

«Господи, но почему все так? Неужели нельзя было как-то иначе, чтобы при этом никто не пострадал? Чтобы не умер дедушка и ее родной папа…»

Она впервые подумала о Сергее Четвертинском, как о своем отце, и сердце защемило от жалости. Если бы все сложилось по-другому, ее жизнь была бы иной. Не приходилось бы прятаться у стен старой усадьбы, когда становилось невыносимо. И не было в ее жизни того кошмара, через который ее заставили пройти Шарапов и отчасти мать. Теперь ей придется со всем этим жить. Вот только как, Юля не знала. Потому что уже не принадлежала себе прежней.

Девушка обхватила голову руками, словно могла таким образом не дать мыслям разбежаться, но они все равно утекали как песок сквозь пальцы. Пребывая в полной растерянности, она не знала, что ей делать через пять минут, не говоря уже про оставшуюся жизнь, которую предстояло прожить.

Она не слышала, как подошел Ариан, мягкий ковер из травы заглушил шаги. Он опустился рядом и протянул букет луговых цветов.

Юлька в недоумении подняла к нему покрасневшие от слез глаза.

— Думаешь, есть повод для цветов? — спросила она с долей иронии.

— Они без повода. Я собрал их вдоль реки, пока шел сюда. Подумал, что ни разу за все дни и недели нашего знакомства не подарил тебе цветы.

Поколебавшись, Юлька все же взяла букет и уткнулась лицом в солнечножелтые лютики и сиреневые колокольчики.

— Спасибо, — пробормотала она.

— Юль, — окликнул ее парень и стал убирать пряди волос, упавшие на лицо и прилипшие к мокрым щекам.

— Ты думаешь, то, что рассказала мама, может быть правдой? — спросила девушка.

— Да, и я об этом догадался еще вчера, когда ты мне рассказала о Шарапове.

— Но как это возможно? Почему так случилось? И что мне со всем этим теперь делать?

— Юль, твоя мама красивая женщина, а девятнадцать лет назад, уверен, была совершенно очаровательна. Дядя Сережа был старше едва ли не вдвое, но в том, что между ними случились отношения, нет ничего противоестественного. Это многое объясняет, в том числе то, что Четвертинский не вернулся через неделю, а задержался здесь. Он не знал, какая опасность подстерегает его, но даже если бы твоя мать поведала ему об этом, отнесся бы беспечно. Он был влюблен и не хотел расставаться! Прошлого не изменить, моя маленькая подружка, и все подробности мы вряд ли когда-нибудь узнаем, если только Марина Прохоровна не захочет тебе однажды все рассказать.

— Марина Прохоровна не захочет, ты же слышал, она просила тебя не говорить мне… — усмехнулась девушка. — Никогда ее не прощу.

— Юль…

— Ариан, не надо! Не пытайся ее оправдать.

— А я и не пытаюсь, просто мы не были на ее месте, а посему нам не ведомо, как бы поступили!

— Ей нужно было бежать! Хватать Сергея Павловича и бежать с ним далеко-далеко… Она же знала, но не придала этому значения. Это не дед виноват в том, что случилось, а моя мать…

— А я и не подозревал, что ты можешь быть столь нетерпимой! — заметил парень.

— А что мне еще остается делать? Может быть, объявить о своем родстве всей Сиреневой Слободе? Или созвать пресс-конференцию? Ты можешь мне ее организовать?

— Я могу организовать все, что захочешь, но почему-то уверен, тебе не это сейчас нужно! — спокойно ответил парень.

— Скажи, как мне жить дальше со всем этим?

— Точно так же, как и жила! Да, так получилось, ты оказалась дочкой Сергея Павловича Четвертинского, но ты ведь ею и была все восемнадцать лет. И это факт. То, что тебе вдруг стало все известно, не делает тебя другой. Ты такая, какая есть. И останешься собой вне зависимости оттого, кто твои родители, понимаешь? У тебя своя жизнь и судьба. И для всех, кого ты знаешь, и кто тебя любит, ты все та же Юлька, и для меня тоже. И самое главное — не ищи виноватых. Это уже неважно. Все участники той трагедии мертвы.

— Но ведь все могло сложиться иначе, и я не могу об этом не думать. Если бы мой… Четвертинский был жив…

— Неизвестно, как бы получилось, если бы дядя Сергей остался в живых. Он был женат, Юлька. И его Герда была не обычной немецкой девушкой, а их брак — не просто союз двух влюбленных. Это была сделка, выгодная для обеих семей, там столько всего намешено, что разорвать так просто эти нити