Печать Индиго. Владыко Миров (3 книга) - Арина Теплова

Федор, даже не поморщившись, сунул руку с перстнем в рану. Заговоренный камень окунулся в кровь, а молодой человек прохрипел заклинание из трех слов, которым научил его старик. Темная магия начала свое действо, и Артемьев, бросив ястребиный взор вперед, тут же увидел, как светловолосая всадница начала чуть сбавлять темп своей мчащейся лошади и уже через пару минут зашаталась в седле.

— К ней! Быстрее! — скомандовал Федор, направив коня вперед по дороге, и, отвел перстень от раны, отмечая, как горячая кровь капает с камня.

Спустя минуту Артемьев увидел, как Слава осадила лошадь, а еще через миг безжизненно повисла на стременах и вожжах, которые удерживались на ее запястьях.

Марфа шарахнулась в сторону, когда Артемьев с невменяемым лицом появился на пороге спальни. На его руках была бессознательная девушка, и Федор, стремительно пройдя в спальню, грубо бросил Славу на постель. С его руки капала кровь, и он, проворно стянув короткий кафтан, засучил рубаху и устремился к умывальнику.

— Федюшка, ты ранен? — обеспокоенно спросила Марфа, подбегая к нему. Не успела она договорить, как он зыркнул на любовницу и зло прохрипел:

— Пошла вон!

Поджав от обиды губы, баба взвилась с места и выскочила из комнаты, громко хлопнув дверью. Артемьев быстро промыл рану и, схватив тонкий рушник, умело перемотал запястье.

Услышав глухой звук, он стремглав повернулся к кровати, отметив, что Слава очнулась. Она, видимо, пыталась собрать силы и, едва приподнявшись на дрожащих руках, осматривалась. Быстро приблизившись к ней, он схватил золотистую прядь девушки и дернул. Несколько волосков осталось на его пальцах, и он, тут же раскрыв перстень, вложил их туда. Закрыв тайничок, он жестко схватил за плечо девушку, которая уже вскочила с постели.

— Куда?! — процедил Федор, со всей силы залепив ей пощечину, от которой Слава вновь отлетела на кровать. Опрокинув ее на спину, он немедленно задрал ее юбку. Выпуклый живот был хорошо виден. Артемьев захрипел, как раненый зверь, и его глаза налились кровью. — Так Марфа права, и ты брюхата от этого ублюдка!

— Он мой суженый, и я люблю его! — прошипела ему в лицо пленница.

— Моему терпению пришел конец! — процедил угрожающе Федор, склоняясь над Славой, и, словно приговор, добавил: — Больше я не буду церемониться с тобой, как с царевной!

Стремительно наклонившись к ее лицу, он впился в губы девушки и навалился на нее. Его руки начали бесцеремонно шарить по ее телу, разминая грудь, плечи и ягодицы.

— Пусти! — посипела она, пытаясь сопротивляться и отталкивая Федора.

— Замутила мне голову и опять деру? — хрипел он у ее губ, опаляя горячим дыханием. — Так теперь меня не проведешь! Я в оба смотреть буду!

— Ненавижу! Все равно сбегу!

— Не сбежишь! Куда тебе с пузом-то бегать, лиса?! — пророкотал в бешенстве Федор.

Ему хотелось побить ее, наказать и заставить подчиняться своей воле, а более всего — вырвать из ее чрева ненавистное семя соперника. Он так долго ждал эту золотоокую девицу, любил ее, пошел на предательство и убийство отца, потом искал ее и страдал без нее почти год, даже ездил за нею в далекий Архангельск. И вот теперь, когда после всех мучений и тоски, девка была в его руках, она оказалась беременна от другого. Именно этот ненавистный мужик не только сделал ее своей по плоти, но и упрочил свое положение рядом с нею, зачав в ее лоне ребенка.

Неистовая злость охватила его, ведь девица была предназначена ему, Федору, но все его мечты и желания растаяли, как мартовский снег. Не в силах совладать со своей яростью, он решил раз и навсегда сделать ее своей. Как давно он хотел обладать ею, как боялся сделать что-то не так. Но он был сыт своими наивными возвышенными бреднями. Теперь он вознамерился стать для нее единственным господином и мужчиной.

Артемьев стиснул девушку в неистовых объятиях и принялся яростно рвать на ней одежду. Она дико завизжала, пытаясь пинаться, и прошипела полузадушенным голосом:

— Пусти, убийца!

Со всего размаху он вновь залепил ей пощечину, окончательно озверев от непокорства.

— Гадина! — процедил он зло и в следующий миг сильно ударил девушку кулаком по бедру. Слава охнула от боли и сжалась всем телом. Он схватил ее за шею и, припечатав к постели, процедил: — Не будет у меня непокорных девок!

Он с жадностью и жестокостью впился в ее губы и обхватил изящное тело сильными руками. Навалившись сверху, начал насиловать ее губы. Слава царапалась и пиналась, но все было бесполезно. Федор лишь громко рычал, зажав ее руки над головой, дабы обезопасить свое лицо от ее острых ногтей, продолжая срывать с нее остатки одежды. Когда он разорвал ее нижнюю рубашку, и девушка почувствовала холод обнаженными ногами, она дико завизжала. Его неумолимая рука опустилась на ее губы, зажимая рот. Уже через миг он жестко и быстро овладел ею, не обращая ни малейшего внимания на ее сопротивление.

Боль пронзила ее лоно, и она почувствовала, как он дерзко вклинивается в ее плоть, мощно вбиваясь между ее широко разведенных бедер. Полузадушенная его широкой ладонью, Слава ощущала нестерпимую жгучую боль в промежности, и ей казалось, что естество Артемьева разрывает ее на части. Не в силах смотреть на это чудовище — мужчину, с перекошенным от ярости и похоти лицом, она судорожно зажмурила глаза, считая каждую унизительную секунду насилия, неистово желая, чтобы эта мука наконец прекратилась.

Вскоре она ощутила, как Артемьев напрягся и замер. Не открывая глаз, Слава глотала горькие слезы, которые катились из ее зажмуренных глаз, и жаждала в этот миг одного — умереть. Ее существо было опустошено и как будто умерло, став нереальным. От душевной муки, физической боли и морального унижения она словно вышла из своего тела и смотрела на все это со стороны. Безучастно и безразлично.

Федор убрал руку с ее рта и, злобно посмотрев на прелестное лицо с закрытыми от муки глазами, произнес:

— Со свадьбой обождем пока! Не надобно мне позора перед людьми. Что ж это моя невеста брюхата будет от другого?

Затем он медленно поднялся с нее и оправил одежду. Окинув злым и похотливым взором обнаженную девушку, которая лежала неподвижно на кровати, вытянув дрожащие ноги, он прищурился и, как приговор, произнес:

— Отныне я буду приходить к тебе, когда захочу. Пока ты не сбросишь этого