Нулевой том - Андрей Битов

Или как полз муравей по песку. Мы сделали в песке воронку и посадили на дно муравья. Он сразу же побежал по склону. Он очень торопился, но продвигался крайне медленно, потому что песок осыпался под ним. Но в конце концов он добирался до самого края воронки, и тут край обваливался… И он начинал все сначала. Он даже не медлил, чтобы собраться с силами, – сразу бросался по склону вверх, вверх.

И снова падал вниз, вниз… И все-таки выбрался. И побежал в том же направлении, словно ничего и не было, серьезный и организованный.

Мне бы так!..

Как редко видишь этот мелкий мир… Странно. За всю жизнь можно пересчитать по пальцам. И хватит одной руки.

Вот тоже было… Обиделся я как-то на всех и на все. Мир почернел. Я сел на электричку и уехал. Потом слез, шел, шел. Уже утихший, сладко жалел себя. Вышел на луг. И бухнулся в траву. Лицом вниз. Огромный, мощный лес встал перед моими глазами – трава. И жители этого леса – огромные звери. Я смотрел, смотрел… И как-то все встало на свои места. Я потом все собирался еще раз съездить. Все собирался.

Непонятно только, когда мы успели ко всему привыкнуть? Самые обычные вещи: раннее утро, заход солнца, звездная ночь, зимний лес, костер, лунный свет на снегу, небо… Родной город, родной дом, любимые люди… Все-то мы знаем. А что мы помним? Два-три рассвета, запавшие в память на всю жизнь. Четкие, словно это было вчера. Одна-две лунные ночи. Всего одна-две.

Один раз (а то и ни разу) мы увидели небо над головой. Не так: «Смотри, какое небо!», или: «Ах, какая голубизна!» – не так. А так, чтобы не уметь говорить – и небо, небо над головой – все небо! Как увидел его князь Андрей на Праценской горе.

Почему мы не видим? Не удивляемся?

Может, некоторым выпало чего-то больше. Чего-то меньше. А у некоторых чего-нибудь вовсе не было. Это не важно. Важно, что все эти вещи чрезвычайно редки в каждой жизни…

Проснулся Толик. Растерянное, измятое лицо. Протягивает руки к костру, словно гладит.

Размывается чернота над хребтом. Светлеет.

Догорает костер.

Забавное соображение приходит вдруг в голову: мне же гораздо ближе в Индию, чем домой. Во много раз ближе.

Над нашей вышкой пролетает самолет в Китай, Ту-104. В полдень. Как раз полсмены. Еще пять минут – и он за границей. Вышка стоит на месте.

Нам приходят письма.

По этому поводу – тоже странное соображение. Письма… ведь это поразительно бессмысленное дело!

Представьте себе, что вы далеко: письмо до вас идет неделю или больше. И ваше туда – неделю. Вот вы читаете, волнуетесь и, безусловно, воспринимаете все сегодняшним днем. В этом вся соль письма. Вы представляете, как именно сейчас движется, думает тот, кто вам пишет, что с ним случилось, что происходит вокруг… И в жизни как говорят? «Что он вам пишет?», «Вот смотри, друг мне пишет…» В настоящем времени говорят. А на самом деле писал он неделю назад. Уже и забылось ему то, что волновало его в тот день. Но вы отвечаете ему так, как будто он вам только что все сказал. «Ты совершенно правильно написал, что… Я, пожалуй, согласен с тобой насчет… На твоем месте я бы так не поступил…» Вы отправляете письмо. И оно идет туда неделю. Две недели, полмесяца, а то и больше разделяют вопрос и ответ.

Ваш адресат получает письмо и с трудом вспоминает, о чем же он таком писал, что вы с ним не согласны или, наоборот, хвалите. Все это было так давно. Сегодня свои заботы, мысли, другие, чем тогда.

Но он вас любит, он ищет в письме прежде всего, что же вы написали о себе. Находит. Волнуется. И отвечает вам точно так же, как вы ему.

В разлуке все приукрашается: город, дом, люди. И письма отражают это, а отразив, идут дальше – уводят вашу память, – все прекраснее, прекраснее становится то, что вы покинули.

Письмо, мягко говоря, – не совсем правда.

Но, может, мне это только кажется? И я сам искажаю все? Потому что ревную ко всему, что оставил…

Как они нужны, эти письма! Пусть не то, пусть неправда, пусть прекраснее, чем на самом деле.

Как мы их ждем!

Пишите нам.

Отработал неделю в утро – воскресенье. Неделю в вечер – воскресенье. Неделю в ночь… снова воскресенье.

– Вот так всю жизнь, – говорит Саня.

Снова семьдесят километров по желтым раскаленным горам. В кузове. А сегодня еще жарче, чем вчера. Пропылились, пропеклись…

Пить!

Скоро уже, скоро город. Там и попьем…

А вот и река. Широкая, гладкая, такая прохладная на вид. Зеленые берега.

А вот и город. Сады, улицы.

А вот и мост.

– Приехали! Сейчас сразу – и купаться.

Выпрыгиваю из машины и чуть не падаю: ноги какие-то не свои. Тут же у моста раздеваюсь, а с моста – в воду. Течение быстрое, подхватывает и несет. Плаваю, плаваю… Так бы и плавал всю жизнь! Но еще больше я хочу пить. Стоило чуть освежиться, и стало ясно, что больше всего на свете я хочу пить. Пиво. Ларек на том берегу.

Одеваюсь, бегу через мост.

Еле дожидаюсь своей очереди. Кружка. Еще кружка. Холодное…

– Дай-ка еще кружечку, Миша, – говорю я. Все его так зовут, все кричат ему: «Миша, Миша!» – этому толстенькому усатому таджику, и я говорю: – Дай-ка еще кружечку, Миша…

Куда пойти: на базар или в ошхону? Все становится каким-то замедленным. Желания тоже.

– На. – Миша подает мне кружку. – Ты с горы?

– С горы…

– Вот видишь, я сразу увидел!

– Как это ты?

– Так… Я человек опытный. Здорово я отгадал?

– Здорово, – говорю я. Пиво ударило в голову. – Здорово, – говорю я, – хорошее у тебя пиво… Но больше всего хочется есть, – говорю я.

Как-то я совсем затормозился: ни идти, ни двигаться…

– О, в нашем городе можно съесть что хочешь! Нравится тебе наш город?

– Река у вас чудесная, – говорю я.

– Река – да. А ты был на нашем море?

– Море?

– Ну да, море. Он не был на нашем море… Эй, слушайте, он не видел моря!

– Кто? Кто?

– Вот этот человек.

– Бывает же…

– Там человек, который не видел моря!..

– Где?

– Нет, это вы серьезно?

– Что?

– Вы не видели моря?!

– Ну да.

– Так нельзя.

– Надо показать ему море.

– Гурам! Немедленно гони сюда свой мотоцикл.