Странная птица. Мертвые астронавты - Джефф Вандермеер

Грейсон знала, что Чэнь знал – цифры, сыпавшиеся из него сейчас, пытались вернуть его подсчетам связность, а может, просто подсчитывали количество крошечных жизней, которыми он станет.

10 7 3 0. 0 3 7 10.

10 7 3 0. 0 3 7 10.

Они всегда знали об этом, но раньше это никогда не было столь реально. Без Мосс не было никакого выхода. Нет выхода. В другое время. В другой Город. Пав или устояв, они останутся здесь – в этом месте. Грейсон либо воспрянет, либо падет. У Чэня уже был свой план побега.

Мосс протянула Грейсон темно-зеленую руку, чтобы успокоить ее, но рука уже упала обратно в темноту ее тела, едва только движение свершилось. Мосс дышала легко, дышала тяжело, не нуждалась в дыхании вообще, но раз заработав какую-то привычку, просто так от нее уже не отвертишься. Да и потом – она знала, как это воспримет Грейсон. Как отреагирует на то, что она перестанет дышать.

– Что бы вы делали, будь все иначе? Было бы вам лучше? – спросила Мосс у Грейсон. Она посерела, потом почернела, черное сливалось с серым, зеленое уступало место черному.

– Я бы искала тебя у приливных бассейнов, – ответила Грейсон. – Как и всегда. – Да, Грейсон не менялась, все оставалась прежней. Эта Грейсон. Та Грейсон.

И был запах, напоминающий мяту, жимолость и барвинок. В воздухе витало такое богатство. Мосс всегда носила его с собой. Последними ее оставят запах соли и морской воды.

– И как долго? – спросил Чэнь, дрожа от усилий по сдерживанию самого себя в целостности. Наверное, Не-Чэнь, его отражение по другую сторону двери, тоже в сей миг рассыпалось. Вот только Не-Чэня ничего, кроме смерти, не ждало.

– Еще немного протяну, – выдавила из себя Мосс, хотя ее лицо уже утратило форму, она стала как призрак, составленный из гербария, как бесплодное поле, где когда-то росли полевые цветы. Она научила Чэня умирать и восстанавливаться, но саму себя научить так и не смогла.

По взгляду Грейсон, по ее молчаливости, Мосс поняла, что Грейсон переживает тяжкую утрату. Выжигает собственную боль каленым железом.

– Все лучше, чем ничего, – сказала она. – Что-то – всегда лучше, чем ничто. Помните об этом. Не забывайте.

Мосс потянулась к ним. Всем тем, что у нее еще было. Через пропасть, которую на самом деле нельзя было пересечь, через пустоту, заполнившую пространство между их умами. Прильнула к ним.

Но Грейсон всегда хранила в себе воспоминание о Мосс.

И эта связь была верна, неразделима; эту цепь никак нельзя было порвать. Она не хотела разделяться и вновь вкушать независимость.

И вот дверь закрылась, и Грейсон осталась – не в силах прикоснуться к самому любимому существу на свете.

Все те вещи. Все то, чему научила ее Мосс. Все то, чем Грейсон никогда бы не стала – сама по себе.

Не осталось ничего такого, что не было бы сказано.

Небо было ясным. На равнине, восстановив зрение, она увидела точку, которая была Чарли Иксом, неподвижную, напряженно прислушивающуюся к чему-то, чего не было слышно. Дитя. Ничто.

Все кругом пребывало в покое. Все кругом пребывало в тиши.

xviii.

рубикон жизни/смерти обретенный в огне

Игруз целого века навалился на Грейсон. Ткацкое плетение времени – косы, что раскачивается без усилия, приложенного к ней, – затянулось на ней. Противиться бесполезно. Оно тебя найдет, как ни юли. Этакий смертельный порез, кровоточащий вовнутрь – начинается с царапины, становится зияющей раной, разливается алым фонтаном… и потом – становится ничем.

Это чувство невесомости, этот восторг. Грейсон в спасательной капсуле, так давно. Прыжок навстречу светящемуся шару Земли – по дуговой траектории, которая все сильнее загибается. Безграничность, тщательно упакованная. Вселенная, сжавшаяся до своей части. Изломанные, выведенные заново очертания континентов – океанический простор тускло-голубой или солоновато-белый, но поверх него она не может нанести границы стран, не может вспомнить, какими они вообще были. Или, раз уж на то пошло – почему они были. Солнце озаряет широко раскинувшиеся некрополи – мертвые Города на фоне иссушенных бурых скал.

Мертвые астронавты ничем не отличались от живых. Ни первые, ни вторые не могли сбросить свою скафандровую кожу. Ни один из них не мог стать частью космоса – того, через что прошел. Скафандр – это готовый гроб; космос – могила. И лучше думать, что ты уже мертв. В этом – некая свобода; освобожденный от тела ум способен заходить гораздо дальше, чем прикованный к телу.

Трение атмосферы раскаляет капсулу добела. Грейсон шатает и трясет. Вибрации поселились в ее костях и остались там даже тогда, когда неподвижность вернулась к ней. Она могла спокойно сидеть в кресле, и при этом ее кости вибрировали, так и не освободившиеся от космоса и путешествия в космос. Вибрации накапливались и оставались.

Она была стара и одета в костюм астронавта, отчего казалась совсем молодой. Она ехала через пустошь. Она стояла нагая у приливных бассейнов. Грейсон лежала на пляже, на прохладном песке, а над ней и за ней – разрушенные акведуки другого времени, другого мира. Прилив – хор тоненьких голосов у ее ног. Мосс – обретшая форму Грейсон, окружившая Грейсон со всех сторон, покрывшая Грейсон как вторая кожа. Демонстрирующая, поцелуй за поцелуем, красоту Грейсон – самой Грейсон, которая себя никогда красивой не считала: ты прекрасна, спору нет. Всем своим существом Мосс целует ее, и Грейсон видит себя глазами Мосс, и в этот момент – рождается заново.

Зеленый осадок – это Мосс, отказавшаяся от тела. Ставшая такой, какой она была до Чарли Икса.

Зеленая сияющая пыльца осела на землю – бесплодную, уставшую. Пыльца поплыла над безотрадными ландшафтами, будто что-то ища, будто в поисках чего-то – она все еще хранила некое намерение, даже исчезая в сумерках, даже уносясь прочь с ветром.

Как спасательная капсула – почти уже сгоревшая, но достигшая-таки атмосферы. Сквозь шум и ярость трения и треволнений.

Почему ей так больно? После всего того, что она видела. Величавая медлительность космоса, каким-то волшебным образом сочетаемая с безумными скоростями. Медлительность – проистекавшая из бескрайних масштабов космоса, над которыми скорость не способна взять верх. Космос опустошенный и давящий, но при том – дарующий мрачный восторг. Манящий и отторгающий. Звезды, когда-то нанесенные на карту с такой человеческой точностью, отступили назад, снова превратившись в мерцающие огоньки в космологии какого-то божества-психопата.

Обратный отсчет: десять – до преодоления рубикона. До вхождения в атмосферу другого мира. Но она предпочла бы просто какое-нибудь счастливое число – и безоговорочный конец.

Я иду за тобой, Мосс. Я тебя еще не знаю – привет.

Но, может быть, я всегда знала тебя: подожди!

Но теперь Мосс уж нет.

xix.

там, где слаб – я силен