Вино одиночества - Ирен Немировски

Одной игры Борису Каролю было уже мало; теперь ему щекотали нервы шампанское, женщины, поздние ужины, вошедшие в моду гонки на автомобилях, подхалимство армии нахлебников, выброшенные на ветер деньги — все, чего он не попробовал в молодости, за что так судорожно цеплялся сейчас, словно чувствуя, что жизнь ускользает из его жадных, с каждым днем слабеющих рук.

Иногда, уже на заре, когда на старых лицах женщин растекался грим и танцующие топтали остатки разбросанного серпантина, Элен наблюдала за отцом и матерью, за этой нелепой толпой и начинала сожалеть о том подобии дома и семьи, которое у нее когда-то было. Она без особых надежд смотрела на своего отца. Манишка подчеркивала желтоватую бледность его помятого лица. Он красил усы, но шампанское смывало краску, и уголки сморщенных губ на его старой утомленной физиономии грустно опускались, словно их тянули за веревочки. Казалось, тот огонь, что когда-то горел в нем, спалил его изнутри, оставив лишь хрупкий остов, который вот-вот развалится при малейшем дуновении ветра. Деньги текли у него между пальцев. Борис Кароль олицетворял собой ужасный образ мужчины, который воплотил свою мечту в реальность. Как же он любил эту жизнь!.. Любил подмечать, как при его появлении кланялся метрдотель, как на него смотрела легкомысленная кокетка, которая, проходя мимо стола, нарочно задевала его и улыбалась Белле и Элен, словно говоря: «Вы знаете, что это?.. Это тоже работа, не правда ли?..»

И он улыбался этой девице, чернокожему джазовому музыканту, танцору, любовнику собственной жены...

Новым ухажером Беллы был жирный угрюмый армянин с миндалевидными глазами восточной танцовщицы и мясистым задом, как у левантийского торговца коврами. Он забавлял Кароля угодливой болтовней, а Элен слышала в их разговоре те старые слова, что баюкали ее в детстве и, казалось, сопровождали ее на протяжении всей жизни, словно неуловимая, ускользающая мелодия. Нефтяные скважины, золотые прииски в Мексике, в Бразилии, в Перу, платиновые и изумрудные шахты, ловля жемчуга, телефоны и механические бритвы, трест кинотеатров, сыров, лаков и красок, бумага, олово, миллионы, миллионы, миллионы...

«Все из-за меня, это из-за меня, — размышляла Элен с грустью и смертельной усталостью. — Раньше был Макс... И он мог бы остаться с нами до самой смерти... Мне же захотелось изменить течение жизни, как если бы ребенку вздумалось остановить своими слабыми ручонками бурный поток, и вот, пожалуйста, результат: жирный левантиец, бледный, совершенно изможденный мужчина и эта старая ведьма», — думала она, глядя на свою мать со смешанным чувством жалости и стыда. Ненависть Элен сменилась ужасом перед этим помятым и набеленным лицом с алой полоской тонких губ, с морщинами и бороздами от слез, что были пролиты из-за нее. В ее голове промелькнула отчаянная мысль: «Ведь все так живут».

Она осмотрелась вокруг: женщины с телами молодых девушек носили трагические, изрытые морщинами, проступающими сквозь грим, маски... Сколько мужчин улыбались любовникам собственных жен, сколько девушек ее возраста крутились здесь с беззаботным счастливым видом. Она думала об их платьях, о своих кавалерах, о танце... И то и дело, слегка трогая за локоть отца, просила:

— Папа, довольно шампанского... Папочка, дорогой, тебе будет плохо...

— Разумеется, нет, что за глупости! — нетерпеливо отвечал он.

Однажды он сказал:

— Понимаешь, оно дает силы бодрствовать...

— Но зачем?

— А что мне еще делать? — ответил он с грустной полуулыбкой, едва коснувшейся уголков его губ и тут же исчезнувшей. Элен смотрела на армянина, который украдкой подливал шампанского в бокал Кароля.

«Зачем он это делает?.. Как будто он не понимает, что отец стар и болен, что выпивка ему во вред...»

В армянине с толстыми бедрами было что-то хищное, лукавое, напоминающее статных героев персидских миниатюр. У него были гладкие иссиня-черные волосы, нос крючком и толстые губы малинового цвета...

«Невероятно, — думала Элен в изумлении, — это просто невероятно!.. В молодости он, скорее всего, торговал орешками... Но он не причинит папе вреда... Уверена, она платит ему. Он прекрасно понимает, что деньги получает только благодаря отцу... Напротив, ему выгоднее иметь его под боком как можно дольше...»

Однажды армянин сказал, глядя на нее сверкающими лживыми глазами, затененными длинными ресницами:

— Ах, мадемуазель Элен, я люблю месье Кароля... вы не поверите... как собственного отца...

«Любит ли мать его? — думала Элен, сталкиваясь с ней в танце на блестящем паркете, в то время как та кружилась в объятиях своего любовника. — Она стара, с горечью чувствует свою старость, но платит за иллюзию любви...»

Элен не понимала, что Белла помимо этого искала еще и другое: ощущение опасности, единственное, что доставляло ей удовольствие. Макс своей необузданностью, своей ревностью смог утолить ее жажду, но с приходом старости она нуждалась в еще более сильной встряске. Она говорила себе: «Этот мужчина убьет меня...» и, глядя на нож для фруктов в руке своего любовника, вздрагивала от сладкого ужаса.

Пусть армянин и не был дурным человеком, но он знал, что из-за своей страсти к игре Кароль переписал все, что имел, на имя жены, таким образом, в случае банкротства на его состояние не наложили бы арест. Он ничего не имел против Кароля, но был совершенно ослеплен своим бурным восточным воображением. Он любил Беллу со всеми ее украшениями, любил ее напудренное лицо, ее жемчуга с бриллиантами и морщины. Он не собирался убивать Кароля, но, поскольку тот был болен, лишь позволял себе слегка поторопить судьбу. Он мечтал, представлял себе, что Кароль умирает и он женится на его вдове; уж он-то не станет проматывать деньги на игру; рисовал в своем воображении огромные влиятельные компании, слова «трест... холдинг... Интернешнл файненшл компани» кружили ему голову, словно слова любви... Уж он-то сумеет правильно распорядиться состоянием Кароля, сумеет приманить политиков вином, хорошенькими женщинами, вкусными обедами и золотыми горами... Крутя между пальцев ложечку для шампанского, он мечтал о шахтах, нефтяных скважинах и улыбался Элен с отеческой нежностью, от которой ее бросало в дрожь.

Кароля одолевал мучительный кашель, приступы которого в последнее время случались нередко. Армянин грустно покачал головой: бедняга точно не жилец. Несколько минут он обдумывал ситуацию, при которой смог бы завладеть состоянием Кароля еще при его жизни, но такой расклад был ненадежен — деньги принадлежали Борису, а кто дает, тот и забирает. Он наклонился к Каролю, нежно ему улыбнулся и положил руку на плечо:

— Еще бокал шампанского?.. Очень вкусное, выдержанное...

Они вернулись домой ранним утром, Элен — с охапкой кукол и карнавальных безделушек. Белла, устало зевая, раздраженно сказала:

— Все время одно и то же... На этих вечерах с тоски можно умереть...

— Зачем тогда туда ходить? — пробормотала Элен.

— А что прикажешь делать? — резко ответила Белла. — Сидеть и ждать смерти?.. Или пока ты выйдешь замуж?.. Кстати, — серьезно добавила она, — сейчас мне в самый раз завести ребенка... Ты думаешь, разве кто-нибудь может прожить без любви?