Умница для авантюриста - Ева Ночь

В порту шумно, пёстро, многоязычно. Как всегда. Но сегодня я не просто прохожу мимо, а смотрю на суету с борта корабля. В толпе мелькает знакомое одноглазое лицо. Мистер Ферейро бледен и ловит мой взгляд. Пытается подать какой-то знак — я это вижу, но не понимаю, какие сигналы посылает мне старый пират. Машу ему в ответ, прощаясь. Если суждено мне вернуться, поговорим потом. Позже.

— Рени! — слышу я сквозь шум рёв Эдди и вижу, как несётся он сквозь толпу. Мой старый верный друг. Ему я тоже машу рукой. — Рени-и-и! — ещё долго стоит в ушах его отчаянный голос. Я долго смотрю на порт Лидли, который становится всё дальше и дальше, пока не превращается в полосу.

— Не волнуйся, Рени, — успокаивает меня появившийся откуда-то Орландо, — мы обязательно вернёмся назад, и ты будешь с улыбкой вспоминать и само плаванье, и путешествие в целом.

— Я не волнуюсь, — отвечаю, не отрывая взгляда от почти исчезнувшей полоски берега. — Когда сделал шаг, уже не страшно идти вперёд.

Он пытается взять мою ладонь в свою, но я уклоняюсь, ухожу прочь. Туда, где ждёт меня верная Герда. В каюту, в которой мне предстоит провести некоторое время.

На моём пути стоит Гесс, сложив руки на груди. Ну, конечно. Как же без него. Видимо, следил, чтобы Орландо не перешёл границы приличия. Мистер Хищник улыбается, но мрачно. Не говорит ни слова и уступает мне дорогу. И я спиной чувствую его тяжёлый взгляд, что провожает меня до тех пор, пока я не скрываюсь за дверью крохотной каюты.

Гесс

Наверное, я ещё никогда столько не злился. Всегда воспринимал жизнь с долей иронии и умел смотреть на многие вещи с улыбкой. «Непробиваемый», — так часто говорила обо мне мама. «Твердолобый», — вторил ей отец. И вот всё изменилось, стоило только попасть в другой мир. Будто кто-то взял и покорёжил меня, подстроив под другую реальность.

Мне не нравилось, как Орландо ужом вьётся возле Рени. Мне не понравились действия Эдди Монтифера. Уж слишком обеспокоенным он выглядел. А его появление в порту — вообще выше всяческих похвал.

Умом я понимал, что только так и поступают настоящие друзья: чувствуют опасность, готовы помочь сразу, не откладывая на потом свою заботу, не отмахиваясь от тревоги в сердце и бросаясь вперёд даже на неясный зов. Но все эти доводы мне не помогали — я злился. Нет, раздражался. Нет, приходил в бешенство, и очень хотел совершить нечто совершенно мне несвойственное.

Хорошо, что стихия умеет решать ещё и не такие проблемы. Вскоре стало не до собственных эмоций: пассажирскую часть «Марселлы» поразила морская болезнь. Относительно неплохо держались два молодых человека, что сопровождали доновского сына. Так называемый почётный эскорт, а попросту — телохранители. Молодец, Дон Педро, перестраховался. Не стал надеяться на милость Обирайны.

Лучше всех себя чувствовал я. Морская болезнь меня не коснулась. Да и не могла: состояние «ни живой, ни мёртвый» имело ряд своих преимуществ. Плыть по морю и не испытывать ни малейшего дискомфорта — одно из них.

Полностью и бесповоротно свалились двое — Орландо и вновь испечённая дуэнья — миссис Фредкин.

Орландо страдал молча, но сильно, до бреда и, судя по всему, каких-то кошмарных видений. Волей-неволей я слышал его выкрики, мешанину слов и фраз на двух языках. Видимо, он бредил на языке своей родины.

От скуки и чисто из чувства самосохранения я потянул немного энергии, вступая в контакт с Орландо: мне не улыбалось попасть в страну, где будут разговаривать на другом языке, а я не буду понимать, о чём. Осторожность никогда не бывает лишней.

К сожалению, после контакта со мной изнеженному папенькиному сынку стало ещё хуже. Чисто из вредности помогать выкарабкаться ему я не стал. Должен же я, в конце концов, хоть как-то оправдывать звание гадкого и ужасного кровочмака? Хотя бы перед самим собою. Тем более, что Орландо не вызывал у меня никаких положительных чувств, а жалости — и подавно. К тому же, бред он нёс очень фееричный. Занимательный.

Миссис Фредкин страдала громко. Стенала, сетовала на жизнь, от всей души проклинала тех, кто похитил профессора Пайна и вынудил её, полную всяческих неземных достоинств женщину в почтенном возрасте, оставить семью и два дома, родной город и отправиться неизвестно куда, принимая нечеловеческие муки.

— Я умираю, Рени, — произносила она трагически и закатывала глаза под лоб. — Не дай этим бандитам выкинуть моё бренное тело в море! Я хочу быть похороненной в родной земле!

Рени, к слову, почти не была подвержена хвори, очень быстро очухалась, но зато хлебнула сполна, ухаживая за беспомощной Гердой. Осунувшаяся, бледная, девушка, однако, не потеряла ни стойкости духа, ни спокойствия. Она даже попыталась ухаживать за Орландо.

— Оставь его в покое. Тебе что, не хватает хлопот с миссис Фредкин? — не выдержав, спросил я, чувствуя, как сильно ненавижу сварливые нотки в собственном голосе и волны прямо таки вселенской неприязни к несчастному отпрыску великого дона.

— Хорошо, что морская болезнь обошла вас стороной, — ответствовала эта удивительная девушка, — но знайте: я бы ухаживала и за вами, мистер Тидэй, если бы вы не были столь здоровы.

Она упрямо держала дистанцию и никак не хотела сближаться, что злило меня ещё больше. В конце концов, я сдался. Безделье и постоянное раздражение привели к тому, что я понял: ещё немного — и я начну кидаться на людей и пить кровь.

Мне бы не составило труда заниматься этим: подкарауливать, погружать жертву в ступор и делать несколько глотков. Но я упрямо не поддавался инстинктам тела и жажды. Не знаю, в какой момент я решил испытывать себя на стойкость.

«Другой мир — другое поведение», — как мог, сопротивлялся я, понимая, что, сорвавшись, иногда трудно бывает остановиться. Нужно было либо сразу поддерживать себя самой питательной энергией крови, либо продолжать терпеть, подбирая крохи человеческих эмоций.

Немного я ловил от стихий: море, солнце, и ветер поддерживали меня и делились силой. Стенания и страдания — тоже «хлеб», но хотелось чего-то другого. Свежего и по-настоящему прекрасного, как улыбка мисс Пайн. Или её смех. Или поцелуй, разделённый на двоих. Но об этом приходилось только мечтать.

— Отдохни, Рени, — сказал я на третий день и безропотно сменил измученную девушку у кровати миссис Фредкин.

Никогда первородный кровочмак не падал ещё так низко. Впрочем, это уже было, так что «никогда» — устаревший термин. Кровочмак, отжимающий женское бельё, запросто может выносить горшки с рвотой и менять компрессы на благородном челе достопочтимой матроны.

Зато мне благодарно улыбалась Рени. И от этих тихих эмоций успокаивалось моё раздражение. И миссис Фредкин резко перехотелось умирать.

— Вы благотворно действуете на меня, молодой человек, — бесхитростно признавалась Герда, не зная, что я, незаметно от всех, применил магию кровочмаковской крови: от меня не убыло, а женщине помогло пережить неприятный недуг. — Рано мне ещё помирать-то. Младший сын не женился, внуков не подарил, да и Рени не пристроена.