Стартап - Михаил Пырков

окно и дверь, прогрохотал заслонкой, выкинул из печки дымящиеся дрова, надрал бересты, наколол тут же нашедшимся топориком тонких дровишек, сложил дрова ладом и затопил печь. В считанные секунды огонь запрыгал по дереву, мужик закрыл дверцу — печка загудела, как положено.

Питер не знал, где спрятаться.

Однако, работников надо было отблагодарить. Из сарая вытащили длинный деревянный стол с лавками, откуда-то взялись скатерть, тарелки, приборы, стаканы с подстаканниками и без. Питер, как мальчишка, прыгал вокруг самовара, в полном восторге раздувая его сапогом.

Баня протопилась, и, пока Горелик ходил за халатом, надеваемым им после сауны и предусмотрительно уложенным в чемодан в числе «нужных» вещей, женщины отмыли баню, а Григорий (один из работников) достал с чердака три веника, дубовый и два берёзовых.

В баню пошли втроём. Разделись в предбаннике; мужики натянули войлочные шапки и рукавицы; запарили веники и загнали Питера на полок, подложив под голову старые веники; один из свежих берёзовых окунули в холодную воду и водрузили Питеру на лицо.

В два веника, сначала не спеша, а потом как положено, хлестали Горелика, поддавали на каменку, периодически переворачивали, чем-то натирали и поливали водой. Потом снова хлестали, вывели его к купели и заставили прыгнуть в неё. Питер с визгом выскочил и был снова водружён на полку.

Потом его шоркали мочалкой, снова поливали, опять водили к купели и, когда Питер решил, что его захлестают до смерти, облили напоследок и отпустили. Горелик дрожащими руками натянул халат, на ватных ногах выполз из бани и плюхнулся на завалинку. Раскрасневшиеся мужики в завязанных на поясе простынях сели рядом.

— Ну, Борисыч, как оно?

Питер показал кулак с оттопыренным вверх большим пальцем.

— Ну, тогда можно и за стол.

Переодевшегося Горелика усадили во главе стола. На костре, разведённым в выложенном камнем очаге, подходил гуляш; с неспешностью и достоинством явилась на свет бутыль самогона; мужики взяли стаканы и подмигнули Питеру — тот, отказываясь, замахал в ответ руками.

— Чай, только чай!

— Ну, и правильно. — сказал Григорий, разливая желающим.

Прикончив внушительную тарелку гуляша, Горелик принялся за чай в стакане с подстаканником и вкуснейшее, свежее яблочное варенье. Он жмурился от удовольствия, пытаясь не заурчать, в полглаза смотрел, как догорал костёр, догорал день и догорало лето.

С десяток человек, сидевших за столом, заканчивали трапезу чаем, кто в прикуску, кто с вареньем, швыркая из стаканов и блюдечек, и негромко переговаривались.

— Я с вами вовек не рассчитаюсь. — вышел из дремоты Питер.

— Да ты что, Борисыч, зачем такое говоришь? — раздалось с нескольких сторон. — Ты зови, завсегда придём, поможем!

— Каждый раз просить? Ни дров наколоть, ни печь затопить не могу. Стыдно.

— Научишься! Москва не сразу строилась! И невелика наука, совладаешь! Ты в другом силён.

— В чём это?

— Ты — человек учёный, мир повидал, знаешь много, учителем к нам в школу пойдёшь. Голову светлую дровами не обременяй.

Учителем? Питер об этом не подумал. А что, можно и учителем. Читал же он когда-то лекции студентам! Те же дети, только большие и вздорные. Можно попробовать. Математику с географией он вполне может потянуть. Про континенты, океаны, моря, страны, путешественников, походы и первооткрытия — про то, что он видел и знает.

— Борисыч, лучше расскажи что-нибудь. — попросил Григорий. — Ты тогда, у школы, так хорошо и понятно про Млечный путь объяснил, мы аж заслушались.

— Что рассказать-то? — смутился Горелик. — Разве про путешественников.

— Валяй про них!

Питер начал неуверенно, сначала почему-то про Магеллана, потом вспоминал книги, подсовываемые отцом и прочитанные ещё в детстве — Беринг, Крузенштерн… Потом, ни к селу, ни к городу, перескочил на Шлимана, обозвав того авантюристом; не преминул заклеймить позором английских колонистов, подсунувших индейцам заражённые оспой одеяла; разошёлся, с жаром махая руками, про истребление бизонов в Америке — слушатели в порицании качали головами.

Почти перейдя на непарламентские выражения, рассказчик спохватился и прервал себя, извинившись — в калитку зашла учительница физики, руку которой Питер поцеловал при первом своём появлении в деревне. Подойдя к столу, она поздоровалась.

— А давайте картошку в костре запечём! — романтика детства, все эти походы, палатки, гитара у огня вдруг нахлынула на Питера.

Мужики подкинули дров, пламя заиграло с новой силой, и пришедшая сказала:

— Пётр Борисович, Вам — письмо. Я мимо почты шла; тётя Галя, почтальонша, попросила передать, она сама не успеет, работы много.

Девушка протянула конверт. Питер повертел письмо в руках: круглые и прямоугольные штампы, получатель — он, Piter Gorelik, отправитель — неизвестный ему якобы европейский фонд. Обыкновенный дешёвый конверт, спам, который в Америке приходил в неделю десятками.

Он хотел было бросить письмо в огонь, но остановился: на обратной стороне по верхнему краю, мелко-мелко, была выведена рукой надпись — чередующиеся цифры, символы и смайлики. Точно такие же символы были в странной смс-ке, пришедшей сегодня днём. Горелик достал телефон, просмотрел сообщение — всё, до циферки, совпадает — забил в поисковик номер отправителя. Андорра. Что бы это могло значить?

Питер хлопнул себя по лбу — шифр!

Закодированное послание оказалось простеньким, но расшифрованный текст ещё больше озадачил его: «Сначала прочти, потом можешь сжечь, если захочешь». Горелик распечатал конверт и извлёк два листа. На первом был машинописный текст на русском:

«Питер!

Я понимаю, что всё, произошедшее с нами, выглядело как дурной фарс, но у меня не было времени разыграть другую, более благопристойную, партию.

Все твои деньги в целости и сохранности. Ты можешь забрать их в любой момент.

Моё предложение о партнёрстве остаётся в силе. Пиши мне на электронную почту.

Спасибо, что отвёз отца в больницу — он уже поправляется.

Надеюсь, мы всё ещё друзья.

Искренне твой, Сэм.»

Второй лист оказался выпиской с банковского счёта. Питер аккуратно сложил бумагу в конверт и глубоко задумался. Сидящие за столом дистанцировались, негромко беседовали и пили чай, только принесшая письмо учительница огромными глазами смотрела на Горелика, как-будто догадавшись о сути послания.

Питер сидел напротив разгорающегося костра и смотрел сквозь пламя, как сквозь пространство и время, держа письмо в руке. Вдруг одна из женщин запела, остальные подхватили, и зазвучала протяжная белорусская песня.

— Як пад гаем, як пад гаем

Зеляненькiм, зеляненькiм,

Там збирала, там сбирала

Дзяўчынанька лён драбненькi.

Питер поднял голову и посмотрел в закат.

— Ехаў казак, ехаў казак

Маладзенькi, маладзенькi.

Па дарозе, па дороженьке

Ехаў казак маладзенькi.

Женщины пели негромко, песня будто обволакивала Питера.

— Бог у помач, Бог у помач,

Дзяўчынанька, лянок рвацi,

лянок рвацi, лянок рвацi.

Надо было решать. Питер посмотрел на письмо. Костёр горел. Да,