Моя гениальная подруга - Элена Ферранте

День проходил за днем, я занималась тем, что все упорнее доказывала учителям, одноклассникам и себе, какая я усидчивая и старательная. В то же время во мне нарастало чувство одиночества, я понимала, что учусь без удовольствия. Я попыталась рассказать Лиле о том, как огорчен учитель Ферраро, и уговаривала ее снова начать ходить в библиотеку. Я поделилась с ней своей новостью про десятку за сочинение по Дидоне; не распространяясь, о чем именно писала, я намекнула, что использовала некоторые ее мысли. Она выслушала меня равнодушно. У меня даже сложилось впечатление, что она уже не помнит, как мы обсуждали этот персонаж: у нее хватало других проблем. Потом она сказала мне, что Марчелло Солара, в отличие от Паскуале, не смирился с отказом и продолжает ее преследовать. Стоит ей выйти в магазин, он тащится за ней до лавки Стефано и провожает до телеги Энцо — не приближаясь, не пытаясь заговорить, — просто топает за ней по пятам. Каждый раз, выглядывая в окно, она видела его на углу: он стоял и ждал, когда она появится. Такое упорство ее пугало. Она боялась, что Марчелло заметит отец, или, что еще хуже, — Рино. Боялась, что мужчины начнут выяснять отношения, как это принято в нашем квартале, где драки случались чуть ли не каждый день. «Что я такого сделала?» — спрашивала она. Она считала себя тощей и некрасивой — почему же Марчелло зациклился на ней? «Может, я ненормальная? — мучилась она вопросом. — Почему люди не могут вести себя со мной нормально?»

Теперь она часто это повторяла. Она окончательно убедилась, что принесла брату больше горя, чем пользы. «Только посмотри на него, — говорила она, — сама все поймешь». Проект обувной фабрики «Черулло» провалился, а Рино помешался на идее стать богатым, как Солара, как Стефано и даже богаче, и не желал мириться с тем, что ему приходится трудиться в мастерской. Он все старался воскресить в Лиле былой энтузиазм, твердил: «Мы умные, Лила, когда мы вместе, нас никто не остановит, ты только говори, что делать». Он хотел купить машину и телевизор и презирал Фернандо, который не понимал, зачем это нужно. Убедившись, что Лила больше не собирается ему помогать, он впадал в ярость и начинал третировать ее, как служанку. Наверное, он и сам не замечал, каким противным становится, но она-то наблюдала за ним целыми днями и очень беспокоилась. Как-то раз она сказала мне:

— Ты никогда не обращала внимания, что спросонья люди жутко злые? Лицо помятое, и взгляд блуждающий?..

По ее мнению, Рино таким и стал.

26

Помню, однажды воскресным вечером в середине апреля мы вышли впятером: Лила, Кармела, Паскуале, Рино и я. Мы, девчонки, принарядились, а на улице первым делом накрасили губы и немного подвели глаза. Мы сели в метро, там было полно народу, и Рино с Паскуале всю дорогу не сводили глаз со стоящих рядом с нами пассажиров — вдруг кто-нибудь посмеет нас тронуть. Но никто нас не тронул: наши спутники выглядели достаточно грозно.

Мы пешком спустились до Толедо. Лила потребовала, чтобы мы прошли по виа Кьяйя, Филанджери и дей Милле до площади Амедео, потому что там можно встретить богатых, элегантно одетых людей. Рино и Паскуале были против, но не могли — или не хотели — объяснить почему и просто бурчали себе под нос ругательства на диалекте в адрес этих, как у нас их называли, пижонов. Но мы втроем объединились и настояли на своем. В тот момент засигналила машина. Мы обернулись — это была «миллеченто» Солара. Самих братьев мы не увидели, потому что во все глаза смотрели на двух девушек, махавших нам из открытых окон: это были Джильола и Ада. Обе в красивых платьях, с прическами, в ушах поблескивали сережки. Они радостно что-то нам кричали. Рино с Паскуале дружно отвернулись, а мы с Кармелой от неожиданности застыли, не зная, что сказать. Только Лила крикнула что-то восторженное им в ответ и тоже помахала рукой, после чего машина удалилась в направлении к площади Народного Собрания.

Мы немного помолчали, потом Рино мрачно сказал Паскуале, что всегда знал, что Джильола потаскуха, и Паскуале охотно поддержал его. Никто из двоих ничего не сказал об Аде, потому что они считали Антонио своим другом и не хотели его оскорбить. Зато Кармела назвала Аду самым грязным словом. Я расстроилась. Перед нами только что промелькнуло воплощение богатства: четверка молодых людей отправилась на вечеринку, как полагается, на авто. А мы — не как полагается, шлепали пешком, плохо одетые, бедные. Одна Лила вела себя так, как будто ничего не произошло и мы никого не видели. Она еще раз повторила, что нам надо идти туда, где гуляет шикарная публика. Она висла на руке Паскуале и, хохоча, изображала манерную барышню из высшего света: говорила ненатуральным голосом и фальшиво улыбалась. Мы с Кармелой дружно ее поддержали: нам было обидно, что Джильола и Ада наслаждаются жизнью и катаются в «миллеченто» в компании красавцев Солара, а мы трюхаем пешком с Рино, который чинит обувь, и Паскуале, который работает на стройке.

Наше недовольство, настоящее, а не наигранное, каким-то загадочным образом подействовало на Рино и Паскуале: они посмотрели на нас, вздохнули и уступили. «Ладно, так и быть», — сказали они, и мы пошли по виа Кьяйя.

Мы как будто переступили некую границу. Мне запомнилась людная улица и… чувство унижения. Я смотрела не на парней, а только на девушек и женщин: они разительно отличались от нас. Казалось, они дышали другим воздухом, ели другие продукты, одевались на какой-то другой планете, обучались походке у ветра. Я шла разинув рот. Но больше всего меня поразило другое. Когда я останавливалась, чтобы лучше рассмотреть чье-нибудь платье, или обувь, или форму очков (кое-кто из них носил очки), они проходили мимо меня, как будто меня там не было. Они не замечали никого из нас пятерых. Нас для них не существовало. Мы были им неинтересны. Тот, чей взгляд случайно падал на нас, со скучающим видом отводил его в сторону. Они смотрели только друг на друга.

Мы не могли этого не заметить. Никто из нас ничего не сказал, но мы поняли, почему Рино и Паскуале не хотели сюда приходить. Взрослее нас, они на этих улицах находили лишнее подтверждение того, что и так знали, и от этого знания они мрачнели и злились. А мы, девчонки, впервые открывшие для себя этот новый мир, испытывали двойственные ощущения. Мы тоже чувствовали себя неловко и казались себе некрасивыми, но, пытливо озираясь по сторонам, невольно представляли себе, как могли бы выглядеть, если бы у нас была возможность получить другое воспитание и одеваться в другую одежду. Чтобы окончательно не испортить себе вечер, мы посмеивались и отпускали шуточки.

— Ты бы надела такое платье?

— Ни за какие деньги!

— А я бы надела.

— И была бы в нем похожа на пончик, как вон та.

— А туфли ты видела?

— Да разве ж это туфли?

Мы поднялись до палаццо Челламаре, смеясь и дурачась. Паскуале изо всех сил старался не приближаться к Лиле, а когда она подхватила его под руку, тут же вежливо освободился. (Он часто поворачивался к ней, ему явно нравилось слушать ее голос, смотреть на нее, но было заметно, что даже мимолетное прикосновение выбивало его из колеи: казалось, он вот-вот расплачется.) Он подошел ко мне и спросил с сарказмом: