Раненый город - Иван Днестрянский

— Кишки барахлят?

— Серж доложился?! Гад паршивый!

Роюсь в карманах, нахожу обмусоленную упаковку таблеток.

— На!

— Что это?

— Тетрациклин. Выпей сейчас две и две вечером. И, слушай, вали отсюда! Здесь еще эти дизентерийные ополченцы все засрали… Подцепишь еще хуже дрянь какую и на ногах в штаб-квартиру занесешь…

Колобок берет таблетки, а я ухожу, чтобы не смущать его, когда в очередной раз возникнет необходимость лезть в палисадник. Возвратившись, обнаруживаю, что все разбрелись кто куда. Вокруг тишь и благодать, опасения вражеских вылазок пока не оправдываются. Окончательно размякнув от безделья, иду валяться в штаб-квартиру. Сон не идет. Зато, как обычно, одно за другим под закрытыми веками вновь появляются видения.

В начале восьмидесятых перебираемся в Москву. Живу с бабкой в Лосинке. Через год всей семьей въезжаем в новый дом на Олимпийском. Первые разочарования: хваленое Можайское молоко по сравнению с молдавским противного искусственного вкуса и все купленные мною дыни по сладости уступают молдавским огурцам. В магазинах только соленое масло, за мясом надо стоять в длинных очередях… И это пример изобилия для всей страны? Хорошо же жила Молдавия! Смешно и глупо выглядят столичные обыватели, жалующиеся друг другу, как им досаждают приезжие и «лимитчики». Их дети наносят мне первые обиды. «Кишиневские выходки!» — дразнится столичный шпанюк. Я бегу за ним, а он стремглав драпает от меня по улице…

10 ноября 1982 года. Иду домой с учебно-производственного комбината, где в старших классах вели уроки труда, обучая нас пролетарским профессиям токарей и фрезеровщиков. На перекрестке с проспектом Мира покупаю в ларьке пару эклеров. Где теперь найдешь цену в пятнадцать копеек? Перехожу проспект и замечаю красный флаг с черной креповой лентой. Вечером из торжественно-унылой речи диктора новостей выясняется: умер Брежнев. Вскоре центральное телевидение транслирует похороны генерального секретаря. По стране расходится грохот и треск гроба, который роняют на дно могилы немощные соратники по партии.

1983-й. Андропов и подешевевшая водка андроповка. Тогда я и попробовал ее впервые. По сравнению с молдавским вином — дерьмо. Дурацкая ловля людей по кинотеатрам. В магазинах впервые появляется импортный ширпотреб по отдельным статьям дефицита: магнитофонные кассеты и прочее. От этого короткого правления остается смешанное чувство возврата в прошлое и движения в неизведанное. Все заканчивается новыми похоронами. Смотрю их по телевизору вместе со своим приятелем Севостьяновым. Торжественные похороны мы торжественно запиваем бутылкой красного молдавского вина из папашкиных запасов. Может, и двумя, я уже точно не помню.

В 1984-м заканчиваю школу. Унылый выпускной вечер. Бесцельное шатание по Москве. Ума нет, но амбиций полно, и надо претворять их в жизнь. С ходу, на сочинении, проваливаю попытку поступить на московский юрфак. Через неделю за то же самое сочинение получаю четверку и поступаю в химико-технологический. Сам не знаю зачем. Просто самолюбие заело. Как это так, все одноклассники поступили, а я нет?!

1985-й. Только что окочурился ничем не примечательный Черненко. На семинаре по химии преподаватель просит всех встать, почтить его память минутой молчания. Решаюсь было не вставать. Кто он такой, этот Черненко? Кроме растущих куч мусора на улицах его правление ничем не отличилось. Затем приходит мысль, что все-таки человек умер. В память просто о человеке, а не о генсеке можно и встать.

Апрельский пленум и явление Горби. Сравнительно молодой, но какой то болтливо-невнятный. Лощеный, но некультурный. Его «мышление» с ударением на первый слог и «консенсус» вместо простого русского слова «согласие», режут слух. О родимом пятне на его голове в народе гудит: не к добру. Но вскоре обыватели перестраиваются и взахлеб взрываются верноподданническими ахами. Два года спустя всплеск политической говорильни достигает пика. Малоумная, обильная болтовня даже в армии, где я заканчиваю срочную службу. С неприятным чувством вспоминается, как после отбоя я несу чушь, а такие же, как я, оболтусы внимательно слушают.

Благодаря новой телепрограмме «Прожектор перестройки», ежедневно выступающей с бичеванием недостатков, начинает казаться, что вокруг вообще ничего хорошего нет. Пресса тоже вовсю воюет с недостатками. Но с их исправлением у «перестройщиков» и горбистов получается еще хуже, чем у «застойщиков» и «тоталитаристов». В борьбе с пьянством и алкоголизмом корчуют виноградники, разбивают на заводах Молдавии многотонные амфоры с хорошим вином. Взамен население начинает усиленно потреблять самогон, паленую водку и спирт-денатурат. В журнале «Крокодил» появляется глупейшая карикатура на молдавский коньяк «Белый аист», с изображением пьяного аиста, несущего в клюве запеленутую бутылку. Что это мол, за название, когда аист детей должен приносить?! Перестроившиеся болваны даже не потрудились выяснить происхождение такого названия коньяка. Ведь у молдавского народа свои, а не московские поверья и легенды![40]Кооперативное движение, в абстрактной пользе которого никто не сомневается, направляется так, что подстегивает воровство сырья, продукции и промышленного оборудования на заводах. С восемьдесят седьмого на потекшие рекой «черные» деньги начинается: Сумгаит, Фергана, «Нагорный Тарарах». Это пока далеко, и кажется, что к остальной стране это не имеет никакого отношения. Моя семья сдуру возвращается в Молдавию.

Рубежный 1989-й! Яд телепрограмм вроде «Прожектора перестройки» и «Месаджера»,[41]истерические речи Сахарова и других кликуш уже сделали свое дело. Националистическая вонь поднимается в республиках, поражает Союзы писателей и Верховные Советы. Трудно отделаться от мысли, что молдавские националисты, ратующие за изгнание из Молдавии славянских мигрантов, как две капли воды похожи на московских обывателей, «воюющих» с приезжими рабочими-лимитчиками. Только это становится все непригляднее и страшнее. Первые беспорядки на улицах Кишинева. Начинаются «Великие национальные собрания», на которые за плату, по пять, по десять рублей на человека, свозят молдаван из окрестных сел. Те, кому дали по пять, от обиды дерутся с теми, кому дали по десять. На площадь стаскивают даже учеников младших классов молдавских школ. Бедные дети не знают, чем заняться. На них всем плевать. Они всего лишь обеспечивают собранию безопасность от разгона и видимость массовости при съемке телекамерой с большой дистанции.

Центральный парк. Памятник Пушкину в квартале от памятника Штефану. Но здесь, в отличие от множества венков и лент у ног Штефана, мусорные урны, которыми обставлен пьедестал, и одна персональная — у Пушкина на голове! Маленькая шалость «наследников великой римской культуры». На филфаке университета кое-кто из молдавской профессуры балуется тем, что выкидывает из аудитории в коридор зачетки тех студентов, кто во время экзамена обращается к ним на «варварском» русском языке.