Раненый город - Иван Днестрянский

Ноябрь того же года. Ровно семь лет со дня смерти Брежнева. Националисты отмечают День советской милиции штурмом здания Министерства внутренних дел в самом центре Кишинева. Вокруг толпы зевак то приближающиеся, то разбегающиеся в стороны, когда защищающий здание ОМОН с дубинками и щитами наперевес бросается в атаку на боевиков. Движение ни по проспекту Ленина, ни по пересекающим его улицам не остановлено. Из потрепанного грузовика сборки Горьковского автозавода, остановившегося перед светофором, высовывается тщедушный молдаванин и начинает по-русски, с акцентом, кричать омоновцам: «Бандиты! Головорезы!». Причем кричал совершенно искренне. Странное представление о бандитизме развилось в народе благодаря горбачевщине. Как ответ из толпы зевак далекий крик: «Милиция, ребята! А ну дайте нацистам оторваться!». От былого гражданского согласия нет и следа. Но омоновцы отходят. Утомленные киданием камней и прутьев боевики тоже временно оттягиваются за углы и в задние дворы, где специально для возбуждения их пыла стоят бочки с бесплатным вином. Одну из этих «наливаек» я вижу совершенно ясно. Начинает темнеть, и я возвращаюсь домой. Уже затемно слышу, как начинают хлопать выстрелы.

Лето 1990-го. После долгого перерыва опять попадаю на отдых в Сергеевку. Я потрясен. Вместо прежней чистоты — неухоженный, грязный поселок. Разбитые статуи на облысевших клумбах. Мертвое, разве что не воняющее море. Куда ты катишься, страна моего детства? Вообще, резко отрицательный год. В Молдавии появляется такое чудо, как карточки на одежду, обувь, мыло, сигареты. Начинается инфляция. Националисты активно используют для своей пропаганды эти признаки экономического развала. К осени они фактически захватывают власть. Если бы я тогда понимал! Вместо пустых слов можно было прожить это время по-другому. Как вместо пустой болтовни и сдержанности, к которой отовсюду призывали нас, нужно было дело! Советская молодежь стала жертвой разобщения и обмана. И стыдно оттого, что поздно это понято, что за сегодняшний ужас я наравне со всеми несу свою долю ответственности. Пусть эта доля меньше, чем у секретарей и министров, но она есть! Ничем ее не оправдать, не переложить на Бога, в которого я не верю. Поэтому я здесь и, как меня ни дергает и ни трясет, об этом не жалею!

Вылезаю обратно во двор и натыкаюсь на Достоевского, который тоже места себе не находит. За неимением лучшего компаньона он останавливает на мне свой ищущий взгляд.

— Может, на Первомайскую, к «дому Павлова»[42]сходим?

— Давай, сходим, — соглашаюсь я.

Гляжу, где солнце, и прикидываю, что примерно через час, если мули все же начнут палить, с ними можно будет на прощание сыграть в «получите дубль два». Так эта «игра» обозвана активно участвующим в ней Сержем. Когда о таких проделках узнает Али-Паша, он дико ругается. Батя тоже не обрадуется. Заглушая в себе голос благоразумия, повторяю:

— Пошли прямо сейчас!

Собираемся. Помимо автоматов и касок, Серж прихватывает свою винтовку-эсвэдэшку и пулеметную ленту. Рулим в одно из разбитых общежитий текстильного комбината. В то самое, которое выходит торцом в сторону кинотеатра и вдрызг разбитого углового квартала. Вообще-то эти дома имеют адреса по улице Калинина, но узенькая, сельского вида улочка, упирающаяся в Первомайскую, теряется среди разгромленных частных домов, разметанных минами дворов и непригодна как ориентир. Уже несколько дней эта разруха — владения Большого Джона.

Удостоверившись, что впереди нет никого, кто может помешать нашим не вполне безопасным и благонадежным намерениям, под стеночкой переходим общажный двор и черным ходом забираемся внутрь. Не успеваем пошарить глазами и открыть рты, как перед нами возникают Джон и его «второе я» Серый. Поскольку джонова заместителя вполне устраивает это простое прозвище, то погоняло, получше отличающее его от Сержа и ряда других Серых и Серег, в обиход так и не ввели. В общем-то эта скрытность оправданна, и в данном случае — особенно, поскольку он до недавнего времени учился не где-нибудь, а прямо в Кишиневском университете, да еще на самом дрянном в плане национализма факультете. Его в маленькой Молдавии по фамилии прорва народу вычислить может.

Как они так молниеносно выходят на гостей?! Это меня всегда поражало. Дисциплина — будь здоров, и этот отряд у бати на очень хорошем счету. Теплой встречи ждать не приходится. Какой бы отряд ни занимал «дом Павлова», визитеров тут не любят. Всем давно надоели бестолковые бега через Первомайскую и экскурсанты по маршруту «Эй, вы! Где тут у вас ГОП?!». Поэтому ко всем отношение одно: или давайте боеприпасы, или проваливайте на три веселые буквы. Ох и стыдоба будет, если придется валить…

Джон решителен и тверд:

— Пришли борзеть — вертайте оглобли! Своих дураков хватает!

Серж, не втягиваясь в конфликт, молча протягивает ему, затем Серому руку. Серый, поздоровавшись, кивает на винтовку и, обращаясь к Джону, насмешливо произносит:

— Тартарен и Экскурбаньес! «Йо-хо-хо! Давайте шумэть!»

— Чего?! — не успев сказать ни слова, начинает злиться Достоевский. Он сравнения с литературными героями опасается. Сразу становится на дыбы, как подумает. Что над ним может хихикать какой-то интеллигент. Поэтому с начитанным Серым наш комод-два в сложных отношениях.

— Книга такая есть — «Тартарен из Тараскона». Альфонс Доде написал. И там персонажи такие, положительные даже, — объясняю ему я.

Пока они не цапнули друг друга за уши еще раз, быстро перехожу к улаживанию ситуации:

— Вовсе мы не собираемся шуметь! Посидим с вами, боевыми друзьями! Ну а если мули сами начнут, разве вы не разрешите разок в ответ пальнуть?

— Батя на этот счет — категорически! — решительно заявляет в ответ Джон. Из исполкома — такие же пожелания.

О черт! Выпрут нас несолоно хлебавши, как пить дать! Очевидно, наши морды так скисли, что он неожиданно смягчается:

— Ладно уж, заходите. Но чтоб тихо, как мыши! Если румыны начнут — по ситуации. Несколько очередей уже было — мы не отвечали. Серый, проводи их к одноглазому, если что, за его пулемет Эдик сядет.

Отлегло от души. Физиономия Сержа сразу теряет несколько выступов.

— А что, — спрашиваю, — Дима ранен?!

Серый, улыбаясь, отвечает:

— Не ранен. Скорее, подбит! Ему вчера пуля плашмя в лицо прилетела. Глаз живой, но бланш — ого-го… Так он обвязался платком и беспрерывно матюкается! С его небритой рожей — ни дать ни взять Синяя Борода!

— Брехать надо было меньше, как он клал румын штабелями! — вымещает наконец свое раздражение от нелицеприятного начала встречи Серж.

Поднимаемся на третий этаж и сразу идем на безопасную сторону. Это правило. На стороне, обращенной к противнику, никто, кроме наблюдателей, не сидит. Огневая мощь националистов, если они захотят и сумеют ее внезапно применить, несопоставима с нашей. Поэтому остальным находиться там нужно только в бою, когда несколько бойцов прикрывают друг друга огнем.