Без лица - Хари Кунзру

— А его действительно ограбили? — невинно спрашивает Бобби, глядя на тело, бесформенной кучей лежащее на полу гостиной.

Мадам делает вид, будто сейчас даст ему пощечину, а потом строит гримаску:

— Мы думаем, его звать Норманом, но не можем понять, что он говорит.

Моряк пьян настолько, что едва стоит на ногах. Оказавшись на улице, он заявляет, что не помнит, где стоит его судно.

— Название! Как оно называется? — спрашивает Бобби, слегка шатаясь под его тяжестью.

— А кому, типа, до этого дело? Мне — никакого.

— Зато утром тебе будет до этого дело.

Эта реплика была, пожалуй, лишней. Моряк приобретает воинственный вид и делает попытку выпрямиться без посторонней помощи:

— Ах ты, мерзавец!

Бобби отпускает его, и тот тяжело обрушивается на случайного прохожего, запуская в действие краткую и плохо скоординированную драку. Путешествие продолжается подобным образом, и к тому времени, как моряк сдан на хранение в правительственный док прямо перед кораблем подходящего вида, наручные часы Бобби («подарок» от другого пьяного моряка) показывают без четверти восемь. Черт! Он бросается бежать. Миссис Макфарлэйн несколько более наблюдательна, чем ее муж, и начинает подозревать, что ее слуга знаком с соседями миссии чуть ближе, чем следовало бы.

С того самого вечера, как он оказался на пороге миссии и спросил, где можно подработать в обмен на еду, Бобби значительно изменился. Тогда он назвался другим именем и сказал, что он — англичанин, пострадавший от превратностей судьбы. Элспет Макфарлэйн не поверила ему. Ныло очевидно, что он полукровка, дитя какого-нибудь томми, выросший на улицах. Но у него были тонкие черты лица и хорошие манеры, так что она накормила его рисом и далом в гостиной и, полчаса понаблюдав за тем, как он ест, убедила себя в том, что ей нужен слуга. Она решила назвать его на индусский манер — в честь полной луны[110], которая светила в окно, и, когда он съел все, что было на тарелке, Элспет сказала, что он может остаться здесь.

Когда Чандра поселился в маленькой комнате наверху, она удивилась тому, как остро ощущает удовольствие от присутствия в доме молодого мужчины. Топот его ног по ступенькам, вид его тонких рук, лежащих на столе во время чтения, даже кисловатый запах грязных простыней, которые он приносил вниз для дхоби[111], — все могло причинить ей короткую боль, внезапное чувство, что клапан печали и любви все еще открыт. Разумеется, эти эмоции совершенно неуместны. Это не ее сын. Ее сыновей больше нет.

Обнаружив, что она наделала, муж временно забыл о христианском милосердии и настаивал на том, чтобы паразитирующего бродягу немедленно выгнали. Тем не менее с тех пор, как он в последний раз напрямую разговаривал с женой, прошел не один год, а результата не было. Чандра остался, и, несколько месяцев втайне понаблюдав за мальчиком из-за своей рукотворной стены, Эндрю начал отправлять его с мелкими поручениями, читать ему нотации по любому поводу и без и, наконец, решил учить его латыни, истории и английской грамматике.

Так что Элспет не удается слишком сильно рассердиться, когда Чандра, вконец запыхавшись, прибегает, опоздав как минимум на десять минут.

— Где ты был? — спрашивает она, собирая то, что хотела взять с собой.

— Я ходил гулять. К гавани Аполлона. Посмотреть на корабли.

— Ты проводишь там слишком много времени. У тебя что, нет никаких более неотложных дел? Никаких уроков? Твоя комната прибрана?

— Да, Амбаджи. Нет. Да. Не было.

— Мы опоздаем на собрание.

— Простите меня.

Она качает головой, и они отбывают в дом миссис Перейры.

Пока они идут, Элспет видит, как глаза Чандры вбирают картинки и звуки Фолкленд-роуд. Несколько лавочников приветственно кивают ему. Выходит, его здесь знают. Мальчик такой хамелеон. Только появившись здесь, Чандра был таким неуклюжим, таким иностранным. Теперь он стал частью этого места. Они поворачивают на Грант-роуд, и тут она замечает наручные часы, выглядывающие из-под одной из белых манжет, и, не в первый раз, испытывает за него тревогу.

Миссис Перейра живет в тесном бараке неподалеку от Грант-роуд, и потрепанное дерево, стоящее во дворе, скрывает от любопытных глаз ее дела с царством мертвых. Соседи не подпускают детей к ее двери: вдруг они нашумят, и старая ведьма их сглазит. Иногда наиболее бесстрашные приходят к ней за советом, другие же идут за амулетами к ее конкурентам, чтобы оградиться от действия чар, которые она якобы на них наводит. Бесполезно объяснять, что она не колдун, а ученый. Бесполезно говорить, что это — не фокусы-покусы, а послания надежды. В последнее время она предпочитает, ничего не объясняя, быть выше сплетен. Ее репутация по-своему удобна, в частности — тем, что гарантирует уединенность, а думает она о гораздо более высоких материях.

Вслед за миссис Макфарлэйн Бобби поднимается на третий этаж и стоит на шаг позади нее, пока она стучит в дверь. Из-под двери доносится пение. Элспет укоризненно смотрит на него. Собрание уже началось. Они опоздали. Слышно, как лязгает засов, и Мэйбл, дочь миссис Перейры, впускает их. Ее мать — огромная, мучнисто-бледная, одетая в застиранный балахон из желтого шелка, — вместе с остальными участниками собрания поет гармонизирующую песню. Размахивая распухшими пальцами, подобно дирижеру оркестра, она кисло смотрит на вновь пришедших и делает Элспет знак, чтобы она встала в круг. Бобби поворачивается, чтобы выйти и подождать снаружи, но, к его изумлению, Элспет, взглядом попросив у хозяйки разрешения, делает ему знак остаться. Раньше такого не было. Он переносит вес с одной ноги на другую, не будучи уверен в том, что хочет участвовать в эксперименте.

Вокруг некрашеного стола миссис Перейры собралась пестрая компания. Высокий англичанин средних лет стоит прямо, как будто проглотил аршин, его руки по-военному стиснуты за спиной, и слова вылетают так, словно он староста, поющий школьную песню. Рядом с ним щегольски одетый юный индус постоянно теребит накрахмаленный воротничок. Тихая тощая Мэйбл стоит возле юноши-индуса, бросая на него призывные взгляды. По требованию матери она крутит ручку граммофона, и все поют:

Видишь, ангелы друг с другом спелись в хоре,

Благодать даруют тем, кто на земле.

Жизнь и смерть рука в руке идут, не вздорят,

Страх исчез, лишь смех и радость на челе.

Еще одна европейская женщина, похоже, не знает слов. Бобби ее лицо кажется знакомым, будто они уже сталкивались где-то на улицах. Когда иголка граммофона добирается до центра пластинки, миссис Перейра поднимает ее и ставит на проигрыватель другой диск из тяжелого шеллака. Из медного рога потрескивает далекий орган, уводя группу во вторую песню.