Окольцованная птица. - Вера Копейко

Он узнал, в каком классе учится эта девчонка, и, прокравшись туда, положил пакет ей в парту.

Вспоминая эту давнюю историю, Роман улыбнулся. Нет, он никогда не понимал женщин. И сейчас тоже. Ему, наверное, не дано. Как он ждал тогда слез и обидных слов! Как он ждал, что над той девчонкой все будут смеяться! Но он не ожидал того, что случилось.

Он вышел из школы, а она вывернула из-за угла. Белая коса была перекинута на грудь, ее глаза сияли.

— Слушай, — сказала она, — меня зовут Катя. — Какой чудесный подарок ты мне сделал! Я просто обожаю кактусы. Я знаю, как за ними ухаживать, чтобы они зацвели. — Он потерял дар речи, а она подошла к нему и чмокнула в щеку. — Пойдем завтра кататься? Я покажу тебе дорогу на аэродром. Там есть флюгеры, они такие полосатые, такие изящные…

Молния рассекла небо, громыхнуло прямо над крышей. Он вздрогнул, и освежающее озонное дыхание ночи наполнило комнату.

Написать Ульяне? О, он знает, что написать.

Пальцы забегали по клавишам, словно давно знали текст. В голове, казалось, даже не было этих слов. Тогда где они были? — с усмешкой поинтересовался он у себя.

«Возмещаю растраченную пчелкой пыльцу, надеюсь в дальнейшем вкусить меда из вашего Улья. Покупатель».

Он набрал электронный адрес, а потом под шум разразившегося долгожданного ливня выключил компьютер.

Роман почувствовал облегчение — то ли от проделанного, то ли от освежающего дождя. После этого он заснул крепким сном и спал до самого утра, до звонка будильника.

Утром он открыл глаза с ощущением того, что какое-то решение уже принято. Сквозь тяжелые, плотные зеленые шторы с трудом просачивался свет. Он поморгал, пытаясь понять, что его ждет — сумрачная пасмурность или солнечный свет. Золотистые звездочки на ткани светились в любую погоду, обманывая и завлекая. Но сейчас ему необходимо знать — что же все-таки за окном, как будто от этого зависело что-то важное в его жизни.

Зависело. Важное, усмехнулся он, потягиваясь на жестком матрасе. Кстати, напомнил он себе снова, пора перевернуть его на летнюю сторону, обтянутую хлопком, а не шерстью. Если солнце за окном, значит, он приготовит себе особенный утренний напиток. Сиреневое молоко, которым его угощали в заказнике любезные хозяева. Оно ему так понравилось? Понравилось и оно тоже, но он не мог забыть губы Ульяны, сидевшей напротив. Когда она пила сиреневое молоко, на нижней полной губе замерла сиреневая капелька. Ему нестерпимо хотелось ее слизнуть.

Он простонал, потому что воспоминание подействовало на него с привычной утренней непосредственностью. Он натянул простыню по самое горло, словно пытаясь скрыть… А от кого, собственно? Он и сам знал и, более того, видел, что с ним творится. Тонкая простыня вздыбилась, не в силах скрыть желание, переполнявшее его. Он полежал еще немного, прислушиваясь к биению сердца, потом к шуму за окнами. Взрыкнул дизельный двигатель — приехала мусороуборочная машина. Значит, уже около восьми утра. Протарахтел трактор, и раздалось шипение — поливальщик метал воду, как всегда, не глядя, и следом раздалась соловьиная трель сигнализации. Красивый голос. И снова перед глазами возникла она… Как хороша она на фоне леса! Понимает ли Ульяна, что собой она подчеркивает ту красоту, среди которой живет? Может быть, не понимает до конца, но явно ощущает гармонию. Потому что только человек, находящийся в гармонии со средой, в которой живет, способен быть таким свободным, таким рисковым до наглости. Подумать только, а ведь он, наверное, не мог бы вот так, как она, спустить курок газового «вальтера», обнаружив нежданного гостя в своей комнате. Он наверняка стал бы думать, а что потом… А ведь он позволял себе в жизни много, порой даже слишком много. Значит, он на самом деле не был никогда свободен по-настоящему?

Роман откинул бледно-зеленую махровую простыню и спустил ноги на меховой ковер. Колючий ворс щекотал ступни. Он глубже вдавил ноги в мех, испытывая при этом странное, захватывающее чувство покорителя. Он сам добыл этого волка в тверских лесах, как и того медведя, который с другой стороны его большой кровати. Он долго гонялся за зверем. Иногда ему казалось, что и сам он чем-то похож на волка. Ушами? — всплыл в памяти насмешливый голос первой жены. Она вообще говорила с ним насмешливым высокомерным тоном. Нет, не потому, что презирала его или ощущала свое превосходство. Это была форма защиты раненного, как теперь он понимал, жизнью человека. Но она быстро довела его до развода. Он оставил ее с сынишкой, которого не видел больше никогда, потому что жена уехала из Москвы с новым мужем на Сахалин. Она вышла за соседа по даче, военного, выпускника Военно-политической академии. Потом он понял, что под защитой гигантской армейской машины она надеялась почувствовать себя наконец защищенной и тем самым освободиться от своих подспудных страхов. Конечно, быть его женой в ту пору — он ведь был никто, инженер на бетонном заводе, — ей было страшно.

Роман подошел к окну и дернул шторы. Металл скребыхнул по металлу, и яркое утреннее, не уставшее еще солнце ударило в глаза — окно спальни выходило на восток.

— Слава Богу, — выдохнул он. — Сегодня на завтрак — сиреневое молоко!

Роман босиком протопал на кухню, кукушка со стены возвестила ему, что уже восемь тридцать, он благодарно кивнул, скорее себе, чем ей. Себе, потому что нюх пока работает, и голова тоже. Он ведь по внешним признакам определил, который час на дворе. А поскольку внутренний голос требует от него приготовить на завтрак сиреневое молоко, то он этим займется немедленно.

Роман дернул ручку холодильника, вынул сок черной смородины, пакет молока. Достал с полки глубокий фарфоровый кувшин с оленем на боку — привез из Германии, не устоял и разорился. Налил в него полстакана сока и добавил полтора стакана молока.

— Можно еще добавить сахара, — вспомнил он голос жены Сомова, но она при этом сморщила в таком милом отвращении свой слегка вздернутый носик, что даже сейчас, вспоминая ее лицо, Роман улыбнулся.

— Не любите сладкое? — спросил он.

— Люблю. Но я люблю натуральную сладость, природную. Причем во всех ее проявлениях, — сказала она с понятным ему намеком.

Он понял намек. И оценил, поскольку сам тоже любил все натуральное — продукты, запахи, чувства. Но где все это взять в наши дни?

«Где, где, — передразнил он себя. — Сам видел — где».

«Но как это взять? Оно кусачее и стрелячее», — пропищал гадостный голосок внутри, когда Роман смешивал сок и молоко, постепенно обретавшее цвет, похожий на тот, который ему так понравился в Ужме.

Наконец из сизого молоко превратилось в густо-сиреневое. Конечно, оттенок вышел немного искусственным — сок из пакета, а не из леса, да и молоко не из-под коровы…

Он налил полстакана для пробы, выпил стоя. Прислушался к ощущениям, глядя за окно. Зеленые ветки деревьев, доросших до седьмого этажа, превращали мир в уютный и свежий.

Роман выпил молоко залпом, словно его с утра мучила жажда. Впрочем, и на самом деле можно так сказать. Хотя мучила его жажда другого свойства. Жажда по женщине, которую он давно искал, сам себе в том не признаваясь. Может быть, этот поиск начался давно, подсознательно, когда он в одиннадцать лет высмотрел на белой лыжне в деревне девочку с толстой светлой косой поверх куртки? И подарил ей кактус, объясняя себе, что собирался таким образом наказать ее, обидеть… Но та радость, то удивление, которое он испытал от ее клевка в щеку — порывистого поцелуя, — объяснили ему: эта девочка способна увидеть в нем того, кто он есть на самом деле. Он сам ежик, он сам кактус с колючками, он сам ощетинился тогда против мира, попав в чужую среду, в деревенскую. Он тогда выпал из привычного образа жизни, оказался вдали от родителей, с которыми чувствовал себя защищенным. Уже потом, взрослея и размышляя над своими поступками и желаниями, Роман многое понял. Главное, он понял одно — даря подарки, мы раскрываем себя. Неосознанно протягиваем кусочек себя тайного — другому человеку. Если человек понимает это, правильно читает твой жест, то это твой человек.