Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки - Мэрилин Монро - Эндрю О'Хоган

— В хорошем журнале, Сьюзен — вы ведь Сьюзен, верно? — важно не только то, что в него попадает, но и то, что остается ненапечатанным.

— О да, — сказала эта самая Сьюзен, — естественный деспотизм литературного отбора. Как мне это нравится! — Ее глаза потемнели от восторга. — Я сейчас пишу о комичности чрезмерной серьезности. Не вполне очерк, так, ряд кратких заметок. Каскад pensees.

— И что из них следует, из ваших заметок?

— Что мир — это эстетический феномен. Я пишу о чувствительности и о том, что дурной вкус тоже может быть хорошим.

— А, так ваш очерк — об Оскаре Уайльде?

— Ну да, о нем. И еще о светильниках «Тиффани». О романах Рональда Фербенка. О «Кинг-Конге» Шодсака.

— Выходит, о невинности?

— Пожалуй, — ответила Сьюзен Зонтаг, беря слово на заметку. — Но и о серьезности, серьезности на грани фола. А еще об экстравагантности, эмпатии и прославлении «персонажа». Жизнь как театр.

— Стало быть, ваш очерк о гомосексуалистах?

— Не все евреи — либералы, и не все геи обладают художественным вкусом.

— Большинство обладают — если они вообще чего-то стоят. Как геи, я имею в виду.

— Очень смешно.

— Спасибо, юная леди. Передайте пепельницу, пожалуйста. Можете привести еще какой-нибудь пример того, о чем вы пишете?

— Лицо Гарбо. «Крылья голубки». Риторика де Голля. Ресторан «Браун дерби» на бульваре Сансет.

— Это целых четыре примера.

— Кажется, я перебрала мартини.

— «Браун дерби», между прочим, находится на бульваре Уилшир, — заметил я.

— Уберите собаку, — сказала Сьюзен. — Я им не доверяю, они вечно все вынюхивают.

Пройдя полкомнаты, я остановился у женских ног в дырявых чулках. Сама дама очень шумела и была в туфлях «Франсуа Пинэ» из крокодиловой кожи. Я тут же узнал в ней Лилиан Хеллман. Она курила длинную сигарету, покачивала стаканом с водкой и в итоге плеснула мне ею в нос. Я слизал с пола лужицу алкоголя и уселся под столик подслушивать. Лилиан вовсю честила редакторов журнала — им досталось даже крепче, чем Иосифу Сталину, и очень скоро мне захотелось тяпнуть ее за ногу. Эта дамочка была без ума от самой себя, что уже плохо, да вдобавок недолюбливала Мэрилин из-за Артура (ей не терпелось сказать моей хозяйке какую-нибудь гадость). В разбирательствах с комиссией Лилиан считала себя настоящей героиней (не то что некоторые)[39]. За время, которое я провел под столом, она успела нелестно отозваться обо всех, кого упоминала. Для начала припечатала Мэрилин:

— Вульгарная до ужаса. Говорят, когда снимали «Неприкаянных», Кларка Гейбла чуть удар не хватил от ее вечных опозданий.

Потом досталось журналу:

— Не смешите меня. «Партизан ревю» — это междусобойчик для трусливых либералов Америки.

— Тогда что вы тут делаете? — спросил ее привлекательный художник по имени Роберт Мазервелл.

— Люблю попировать с врагами.

Затем перепало Норману Мейлеру:

— Он уже несколько лет ищет, кого бы пырнуть. А Адель только и ждет, когда пырнут ее. Прекрасная пара. Экзистенциальный герой, как же! Да Норман не смог бы из собственной наволочки выпутаться. Его карьера загублена.

— Бросьте, — сказал подошедший мистер Подгорец. — Норман — честный малый.

— Честный, как же!

— Знаете что, Лилиан? Я бы на вашем месте попробовал относиться к людям с уважением — для разнообразия. Норман попал в беду. И ведь он вам помогал.

— Помогал, как же!

— Да. И вам, и Дэшу, когда тот заболел. Напрасно вы так о нем говорите, постыдились бы.

— Я первый раз вышла из дома после смерти Дэша.

— Понимаю. Отчасти это оправдывает ваше поведение. Знаете, что Дега говорил о Уистлере? Что тот ведет себя как бездарность.

— Более обидных слов для художника не придумать.

— Что ж, Лилиан, поразмыслите об этом на досуге.

— Какой вы моралист, — сказала она. — Я вам поверю, Норман, если журнал «Комментари» скажет что-нибудь по-настоящему смелое, перед тем как его закроют. А до тех пор ступайте и читайте нотации курильщикам марихуаны.

— Люди меняются, Лилиан.

— Вы никогда не изменитесь, Норман. Вы до Судного дня будете зализывать людям раны, которые они наносят сами себе.

Потом Лилиан заговорила с каким-то приятным коротышкой по имени Ф. В. Дупи о «холодной войне». Мисс Хеллман считала, что все это — выдумки ЦРУ, которое не хочет, чтобы русские богатели, а американцы умнели.

— У нас нет национального стиля, — сказала Лилиан. — Правительство этой страны ни в грош не ставит то, что вы называете «высокой культурой».

— Неправда, — возразил Дупи. — Правительство очень интересуется высокой культурой. Даже самые скверные его представители интересуются. Любой житель этого города скажет вам, что политика и высокая культура неразрывно связаны.

— Бред, — отрезала Лилиан. — Прекраснодушные мечты.

Мимо, задев Лилиан, прошел Стивен Спендер — кот, разгуливающий среди котов, — и она метнула ему в спину грязный взгляд.

— Мы живем в такое время, когда американское правительство вообще не имеет представления об интеллектуальной жизни страны.

— Боюсь, вы не правы, — сказал Дупи. — Война между капитализмом и социализмом, которую мы сейчас наблюдаем, по сути, представляет собой онтологический спор. Это спор о том, как людям надлежит жить в обществе. Мы ведем его в контексте культуры — это у Америки в крови.

— Размечтались, дорогой.

— Америка вступает в новую эру, — сказала одна из сотрудниц редакции по имени Джейн.

— Принеси-ка мне еще одну водку с мятным ликером, дорогуша, — с грозной миной приказала мисс Хеллман. Потом резко обернулась. — Вы все троцкисты ненормальные… Мне неприятно это говорить, но товарищ Троцкий — предатель. Я с удовольствием выступала против предоставления ему политического убежища.

Вокруг все поплыло, и я, вылетев из-под стола, впился зубами в ее обтянутую нейлоном лодыжку. Она громко завизжала, а окружающие в испуге отшатнулись.

— На помощь! Меня укусили! На меня напали! — кричала она. Я недолго продержался: мистер Казин уволок меня почти сразу. — Это псина миссис Миллер?!